— Да, — сказал Билли. — Оно внутри, верно? Оно поедает меня
изнутри.
— Внутри? Снаружи? — Лемке пожал плечами. — Везде.
Пурпурфаргаде ансиктет — ты произносишь его в мир, как младенца. Только оно
растет быстрее младенца, и ты не можешь убить его, потому что не можешь увидеть
его и то, что оно делает.
Пальцы расслабились. Щель закрылась. Тонкая алая струйка
потекла по корке пирога.
— Это проклятье… ты декент фельт о гард да борг. Будь с ним
как отец. Ты все еще хочешь от него избавиться?
Билли кивнул.
— Все еще веришь в свой этот «толчок»?
— Да, — едва слышно произнес он.
Старый цыган с гниющим носом улыбнулся. Черные трещины под
левой щекой углубились, сморщились. Между тем парк почти опустел. Солнце
приближалось к горизонту, и тени полностью накрыли их. Неожиданно раскрытый нож
снова оказался в руке Лемке.
Он сейчас ударит меня, тупо подумал Билли. Ударит в сердце и
скроется со своим пирогом под мышкой.
— Развяжи руку, — сказал Лемке.
Билли посмотрел на перебинтованную руку.
— Да, где она тебя прострелила.
Билли развязал бинт и начал медленно разматывать. Ладонь выглядела
слишком белой, словно некая рыба. По контрасту, края раны были почти черными,
цвета печени. Такого же цвета, как то, что внутри пирога, подумал Билли.
Клубника. Или еще что-то. Рана утратила округлость формы, поскольку края ее
опухли и сблизились. Она напоминала теперь…
«Щель», подумал Билли, переводя взгляд на пирог.
Лемке протянул ему нож.
«Откуда я знаю — не покрыл ли ты его ядом кураре или
цианидом, или еще чем-нибудь подобным?» Хотел было спросить и передумал.
Причиной тому была Джинелли. Джинелли и Проклятье Белого Человека из Города.
Костяная ручка удобно легла в ладонь.
— Если хочешь избавиться от пурпурфаргаде ансиктет, сперва
отдай его пирогу… а потом отдай пирог с младенцем-проклятьем внутри —
кому-нибудь другому. Но сделать это надо скоро, иначе вернется к тебе вдвойне.
Ты понял?
— Да, — ответил Билли.
— Ну, тогда делай, если хочешь, — сказал Лемке. Его пальцы
вновь раздвинули корку пирога.
Билли поколебался, но лишь одно мгновение — лицо дочери
возникло перед мысленным взором. Образ был ярким, как на цветном снимке: она с
улыбкой обернулась к нему через плечо, держа жезлы с красно-белыми шарами.
«Ошибаешься насчет толчка, старик», подумал он. «Хейди за
Линду. Мою жену и за дочь. Вот он — толчок судьбы».
Он ткнул нож Лемке в щель на своей ладони. Заживающая рана
немедленно раскрылась. Кровь потекла в щель пирога. Смутно осознал, что Лемке
что-то торопливо говорит на роме. Его черные глаза неотрывно смотрели на белое
истощенное лицо Билли.
Повернул нож в ране, наблюдая, как опухшие края приняли
вновь круглую форму. Кровь потекла быстрее. Боли не чувствовал.
— Энкельт! Хватит.
Лемке забрал у него нож. Билли внезапно почувствовал, что
силы полностью покинули его. Обмяк, прислонившись к спинке скамейки, ощущая
одновременно тошноту и опустошенность. Подумал: наверное, так чувствует себя
женщина, разрешившаяся от бремени. Потом посмотрел на руку и обнаружил, что
кровотечение прекратилось.
«Нет! Такое невозможно!»
Посмотрел на пирог, лежавший на коленях Лемке, и увидел
нечто еще более невероятное. Только это невероятное произошло на его глазах.
Старик отодвинул пальцы, щель снова закрылась… и вдруг просто исчезла. Корка
была совершенно целой. В центре — две дырочки, какие обычно протыкают в пирогах
хозяйки. На месте щели была зигзагообразная морщинка, и все.
Он перевел взгляд на руку и не увидел ни крови, ни раны, ни
разорванной плоти. Рана полностью исчезла, оставив лишь короткий белый рубец.
Он тоже был зигзагообразным и пересекал линии судьбы и сердца, подобно молнии.
— Это твое, белый человек из города, — сказал Лемке и
переложил пирог на колени Билли. Его первым импульсом было желание сбросить
прочь подарок цыгана, избавиться как от подброшенного ему огромного паука.
Пирог был теплым, и казалось, что внутри у него пульсировало что-то живое.
Лемке встал, посмотрел на него сверху вниз.
— Теперь ты чувствуешь себя лучше? — спросил он.
Билли осознал, что помимо странного чувства в отношении
предмета, лежавшего у него на коленях, ему и в самом деле стало лучше. Слабость
прошла. Сердце билось в нормальном ритме.
— Немного, — осторожно сказал он.
Лемке кивнул.
— Теперь будешь набирать вес. Но через неделю, может быть,
через две начнешь снова терять вес. Только на этот раз до конца и без задержек.
Если только не найдешь того, кто съест пирог.
— Да.
Взгляд Лемке был неподвижен.
— Ты уверен?
— Да! Да! — воскликнул Билли.
— Мне тебя немножко жалко, — сказал Лемке. — Не очень, но
немножко. Когда-то ты мог быть покол — сильным. Теперь твои плечи сломаны. Не
твоя ошибка… есть другие причины… у тебя есть друзья. — Он холодно улыбнулся. —
Почему бы тебе не съесть твой собственный пирог, белый человек из города? Ты
умрешь, но умрешь сильным.
— Уходи, — сказал Билли. — Я совершенно не понимаю, о чем ты
говоришь. Наши дела завершены — вот и все, что я знаю.
— Да, наше дело завершено, — Взгляд старика коротко переместился
на пирог, потом снова на лицо Билли. — Будь осторожен. Смотри, кто съест еду,
предназначенную для тебя, — сказал он и пошел прочь. На аллее обернулся. То был
последний раз, когда Билли увидел невероятно древнее, невероятно утомленное
лицо старика.
— Нету толчков, белый человек из города, — сказал Тадуз
Лемке. — Никогда. — Он повернулся и пошел дальше.
Билли сидел на скамейке и наблюдал, пока старик совсем не
скрылся.
Когда Лемке исчез в вечернем сумраке, Билли поднялся и пошел
обратно. Сделав шагов двадцать, вспомнил что забыл кое-что. Вернулся к скамейке
и забрал пирог. Он был еще теплым и словно слабо пульсировал. Только теперь это
не вызывало особого отвращения. Подумал: ко всему можно привыкнуть.
После этого он пошел в направлении Юнион-стрит.
На полпути к тому месту, где Джинелли высадил его, увидел
голубую «Нову», припаркованную у тротуара. И тогда он впервые осознал, что
проклятье и в самом деле покинуло его.
