Он был еще ужасно слаб, и сердце время от времени давало
сбои, («Будто идешь и поскальзываешься на чем-то маслянистом», — подумал он),
но оно исчезло. И теперь он точно понял, что имел в виду Лемке, когда говорил,
что проклятье — живое существо, нечто вроде слепого младенца, который находился
внутри него, питаясь им же. Пурпурфаргаде ансиктет. Оно ушло.
Теперь он явно ощущал, что пирог медленно пульсирует. Когда
он посмотрел на пирог, то отчетливо увидел, что корка едва заметно ритмично
шевелится, а стандартная тарелочка из толстой фольги продолжала сохранять
тепло. Оно спит, подумал Билли, и его пробрала дрожь. Почувствовал, что словно
бы несет спящего дьявола.
«Нова» стояла задними колесами на тротуаре, наклонившись
передней часть к мостовой. Подфарники светились.
— Все закончено, — сказал Билли, открывая дверь для
пассажира рядом с водителем. — Все по…
Он чуть не сел, но застыл на месте. В вечерних сумерках
Билли едва не уселся на оторванную кисть руки своего друга. Она была сжата в
кулак, из разорванной плоти сочилась кровь на обивку сиденья. Сжатая в кулак
кисть была наполнена шариками от подшипника.
Глава 25
122
— Ты где? — Голос Хейди был раздраженным, испуганным,
усталым. Билли не особенно удивился тому, что никаких чувств в нем этот голос
не вызвал. Даже любопытства.
— Не имеет значения, — сказал он. — Я еду домой.
— Он узрел Свет! Благодарение Богу! Наконец он увидел свет!
На какой аэродром приземлишься? Ла-Гардиа? Кеннеди? Я заеду за тобой.
— Я за рулем, — ответил Билли. Сделал паузу. — Я хочу, чтобы
ты позвонила Майку Хаустону, Хейди, и сказала ему, что ты передумала насчет
вашего с ним договора.
— Насчет чего? Билли, что?.. — По изменению ее интонации он
понял: она точно знала, о чем идет речь, — испуганный тон ребенка, попавшегося
на краже конфеток. И вдруг его терпение иссякло.
— Невменяемое состояние, — сказал он. — Сошел с ума и
опасен, короче говоря. Я уладил свою проблему и счастлив буду отправиться туда,
куда вы решили меня поместить, — в клинику Глассмана, в санаторий для
душевнобольных, в дурдом, на акупунктуру. Но если меня легавые сцапают, когда я
въеду в штат Коннектикут, и упрячут меня в дурдом Норуока, ты, Хейди, об этом
очень сильно пожалеешь.
Она заплакала.
— Мы только делали то, что считали наилучшим для тебя,
Билли. Когда-нибудь поймешь.
В голове зазвучал голос Лемке. «Не твоя ошибка… есть другие
причины… у тебя есть друзья». Отбросил прочь воспоминание, но мурашки успели
поползти по спине, рукам, даже по шее к лицу.
— Ты только… — Он замер, услышав теперь голос Джинелли. «Ты
только сними его. Сними. Уильям Халлек сказал, чтобы ты снял с него проклятье».
Рука. Кисть руки на сиденье. Широкий золотой перстень с алым
камнем — рубином, наверное. Темные тонкие волоски на нижних суставах. Рука
Джинелли.
Билли с трудом проглотил, в горле щелкнуло.
— Ты только объяви эту бумагу аннулированной, теряющей силу,
— сказал он.
— Хорошо, хорошо, — торопливо согласилась она и снова
попыталась оправдываться. — Мы ведь… я только делала все ради… Билли, ты
становился таким худым и говорил такие безумные вещи…
— О'кей.
— Ты говоришь таким тоном, словно ненавидишь меня, — сказала
она и снова расплакалась.
— Не будь глупой, — сказал он, в общем-то, не отрицая. Голос
его стал поспокойней. — Где Линда? Она дома?
— Нет, она опять уехала на несколько дней к Роде. Она…
понимаешь, она расстроена очень всем этим.
«Еще бы», — подумал он. Она побывала прежде у Роды и
вернулась домой. Знал, потому что сам говорил с ней по телефону. И вот снова
туда уехала. Что-то в словах Хейди навело на мысль о том, что на сей раз дочь
поехала по собственной воле. «Не узнала ли она, что ты и твой старый Майк
Хаустон работали сообща над тем, чтобы ее отца признали сумасшедшим? Не так ли
все произошло, Хейди?» Впрочем это не имело значения. Линда уехала — вот, что
было важно.
Взгляд его упал на пирог, который он положил на телевизор в
номере мотеля в Норт-Ист Харборе. Корка медленно едва заметно пульсировала
вверх и вниз, словно билось некое кошмарное сердце. Важно было, чтобы дочь не
подходила близко к этой вещи. Это было опасно.
— Лучше пусть она там побудет, пока мы не утрясем наши
проблемы, — сказал он.
На другом конце провода Хейди громко всхлипывала. Билли
спросил, ее в чем дело.
— В тебе все дело. Ты говоришь так холодно.
— Ничего, разогреюсь, — ответил он. — Не беспокойся.
Какой-то момент она проглатывала свои всхлипывания, пытаясь
овладеть собой. Он ждал, когда она успокоится, не испытывая нетерпения — лишь
полное равнодушие. Ужас, который он испытал, обнаружив, что предмет, лежащий на
сиденье, рука Джинелли, был последней сильной эмоцией нынче вечером. За
исключением припадка безудержного смеха — несколько позднее, разумеется.
— Как ты выглядишь? — спросила она наконец.
— Пошло некоторое увеличение веса. Достигло ста двадцати
двух.
Она ахнула.
— На шесть фунтов меньше, чем в день твоего отъезда!
— На шесть фунтов больше, чем мой вчерашний вес, — спокойно
заметил он.
— Билли… я хочу, чтобы ты знал — мы все-все можем уладить,
сможем понять друг друга, поверь. Самое главное, чтобы ты поправился, а потом
уж все выясним. Если нужно, поговорим с кем ты захочешь, чтобы все было
начистоту. Я на все согласна. Ну просто мы… мы…
О, Боже, сейчас опять завоет, подумал он. Но был удивлен ее
словами, сказанными вслед за тем. Они даже тронули его, и на какой-то миг она
стала прежней Хейди, а он — прежним Биллом Халлеком. Даже мимолетно подивился
своей черствости.
— Я брошу курить, если хочешь, — сказала она.
Билли посмотрел на пирог на телевизоре. Корка медленно
колыхалась вверх и вниз, вверх и вниз. Вспомнил, как темно было, когда старый
цыган надрезал ее ножом. Что за красные комки лежали внутри него? Клубника?
Нечто живое? Подумал о собственной крови, которая стекала в пирог из раны.
Подумал о Джинелли. Волна человеческой теплоты пропала.
— Лучше не бросай, — сказал он. — Когда бросаешь курить,
становишься жирным.
Позднее он лежал на застеленной кровати, заложив ладони за голову
и глядя в темноту. Было без четверти час ночи, но спать абсолютно не хотелось.
Только теперь, во мраке, разрозненные воспоминания о том промежутке времени,
который прошел между обнаружением оторванной руки Джинелли и его разговором по
телефону с женой, улеглись в последовательности.
