Была у нас войсковая разведка — конные отряды генерала Мищенко и полковника Мадритова.
Генерал Мищенко командовал разведывательным отрядом на границе с Кореей. Несколько раз он сталкивался с небольшими отрядами японцев, но по настоянию Куропаткина избегал вступать в бой с превосходящими силами. Поэтому ему приходилось довольствоваться в основном фантастическими сведениями, получаемыми от так называемых секретных агентов, корейцев.
Офицер генерального штаба полковник Мадритов еще за два года до войны действовал на лесных концессиях у реки Ялу в качестве главноуполномоченного Русского лесогорнопромышленного торгового общества на Дальнем Востоке. Куропаткин, в зависимости от положения на Дальнем Востоке, то требовал увольнения полковника Мадритова из генерального штаба, то хотел использовать знания и большой опыт этого энергичного офицера как полезного эксперта в маньчжурском вопросе. В конце концов Мадритов войну провел во главе импровизированных отрядов, сделавших немало для нашей победы. Но об этом я напишу позже.
Я оказался как в темном лесу среди добровольных китайских осведомителей и подозрительных китайских переводчиков. Штаб сидел в Ляояне с завязанными глазами и буквально ждал у моря погоды.
Немалый вред в отношении разведки принесла работа разведывательного отделения. Полковник Люпов видел японцев повсюду. Его преемник Линда водил под Тюренченом батальоны в контратаку, но для разведывательной работы не годился. Вместо деловых сводок он строил фантастические планы действий нашей армии.
Никто не доверял донесениям флота, указывавшим на малочисленность прибывающих войск ввиду перехвата японских судов нашими крейсерами. И чем больше получалось многословных телеграмм от командиров корпусов, противоречивых донесений от начальников многочисленных отрядов и полуграмотных полевых записок от казачьих сотников, тем больше «оказывалось» против нас японцев. Давно были забыты все сведения мирного времени; разведывательные органы верили в существование тех тысяч и десятков тысяч японцев, о которых нам врали словоохотливые китайцы.
Поэтому работа разведывательного отделения требовала обязательной перестройки. И такая реорганизация все же была проведена позднее под наблюдением нового главнокомандующего великого князя Николая Николаевича. Посильную лепту внес в это дело и я, скромный работник невидимого фронта. Но все это было намного позже, а сейчас, после прибытия главнокомандующего генерала Куропаткина, я, как и многие генштабисты, был откомандирован для проведения рекогносцировок.
Первой моей рекогносцировкой было обследование района к востоку от расположения авангарда Штакельберга. Этот район являлся особенно загадочным: японцы ползли здесь, как муравьи, сведения о них, получаемые от наших разведок и китайцев, были самые противоречивые. Немудрено, что сюда направлены были генштабисты.
Но и этим я занимался недолго. Потеря Тюренчена и бой под Вафангоу, в результате которого Маньчжурская армия оказалась отрезана от Порт-Артура, вызвали опасение за так называемое сюяньское направление, выводившее японцев в разрез между нашим южным и восточным отрядами.
Эти соображения высказывал мне генерал Харкевич, неожиданно вызвавший меня к себе в вагон вечером 13 июня.
— На это важное направление, — сказал он, — выдвинут отряд генерала Левестама, которому поручено задержать противника на Далинском перевале.
Не будучи в курсе всех оперативных вопросов, я с трудом следил за пальцем Харкевича, указывавшим по карте на совершенно черную от гор и незнакомую мне местность.
— Отсюда до Симучена, где сейчас находится штаб Левестама, по прямой линии всего каких-нибудь сорок верст. Правда, прямой дороги я туда не вижу, но на то вы и кавалерист. Вам будет дан конвой. Вы должны до рассвета найти Левестама и передать ему это собственноручное письмо командующего армией. Прочтите!
Помнится, письмо было довольно длинное.
БОЙ ПОД ТЮРЕНЧЕНОМ
(Из книги полковника Пирумова А. Г. «Война в Маньчжурии»)
Наш двадцать второй восточно-сибирский стрелковый полк вошел в состав Восточного отряда. Я, тогда субалтерн-офицер третьей роты первого батальона, был временно прикомандирован в качестве офицера связи к штабу отряда. Там я смог близко всмотреться в наши штабные порядки. Генерал-лейтенант Засулич, командовавший нашим отрядом, получал от Куропаткина много указаний, часто весьма мелочных. Эти указания связывали самостоятельность Засулича. Малейшее передвижение вызывало обширную переписку, в которой генерал Куропаткин давал указания о силе резерва, о подкреплении конно-охотничьих команд, об обеспечении продовольствием батальона, выдвинутого к Амбихэ, о необходимости поддерживать связь с конницей и тому подобное. Пребывание в течение месяца в штабе отряда, казалось, навсегда привило мне отвращение к штабной службе. Тип штабного, с десятком заточенных карандашей в кармане, с выражением «чего изволите» на лице, готового исполнить любое, самое нелепое приказание, навсегда врезался в мою память. При первой же возможности я вернулся к своим.
Вернувшись в роту, я с удивлением обнаружил, что за те два месяца, что мы стояли на берегах реки, практически ничего не было сделано для укрепления обороны. Культивировавшееся в русской армии презрение к окопам сказалось здесь в полной мере. Возможности укрепления позиций использованы не были. Слабо укрытые и почти не замаскированные окопы были приготовлены только на несколько рот. Артиллерия стояла открыто на горных скатах, обращенных к противнику. В тылу позиции простиралась бездорожная гористая местность. Правда, начальство отряда считало, что японцы будут атаковать не нас, а позиции одиннадцатого и девятого полков. Предположения генерала Засулича о предстоящей переправе японцев у Саходзы не оправдались: решительный удар Куроки был направлен в охват Тюренчена.
Ночью, за четыре дня до боя, японцы заняли острова Киури и Сямалинду, отбросив наши конно-охотничьи команды, а затем закончили постройку переправ через Ялу в нескольких местах и установили на островах сильную артиллерию, в том числе гаубичную, которая обеспечивала переправу. К началу следующего дня правофланговая двенадцатая японская дивизия была выдвинута к реке Эйхэ, западнее Хусана, с задачей охвата левого фланга Тюренченской позиции. В результате моя полурота оказалась на острие главного удара японцев на Чингоу…
Впервые я услышал характерный визг пролетающей пули, впервые увидел раненых и убитых солдат. Только что я разговаривал с унтер-офицером Алексеем Дербенцовым, молодым, красивым курянином, а сейчас его быстро остывающее тело оттаскивают в сторону, чтобы не мешало стрелять.
— Рота, пли, рота, пли! — дублирую я команды капитана Иерусалимова, одновременно следя за приближающимися фигурками в чужой форме. То и дело рвутся гранаты и шрапнели, убивая стрелков, расположившихся в неглубоких окопах, и заставляя инстинктивно пригибаться к земле. Наконец среди шума боя я различаю команду «в штыки». Моя поредевшая полурота дружно поднимается и с громким «ура» устремляется вперед. Бегу, стараясь опередить солдат, но мне это никак не удается. И только позднее дошло до меня, что солдаты прикрывали своими телами молодого офицера. Атака заканчивается неожиданно быстро, я успеваю лишь несколько раз выстрелить из нагана по мелькнувшим передо мной японцам, как они исчезают, и на нас обрушивается град шрапнелей.
