Он и его преследователь исчезли из вида, перескакивая
огромными прыжками по три ступеньки. Клубок прибывающих, отъезжающих и
встречающих наблюдал за ними со сдержанным интересом минуту, а затем все
вернулись к своим занятиям, как будто ничего не произошло. Ричардс стоял в
очереди, дрожа от озноба. Он рухнул на сиденье в конце автобуса, и несколько
минут спустя машина с рокотом вползла вверх по склону, остановилась и влилась в
поток транспорта. Полицейский и его жертва исчезли в большой толпе
человечества.
Если бы у меня был пистолет, я бы убил его на месте, думал
Ричардс. Боже. Боже мой.
А вслед за этим: в следующий раз это будет не карманный вор.
Это будешь ты. Он достанет пистолет в Бостоне. Так или иначе. Он вспомнил слова
Лоулина, что он столкнет хотя бы нескольких из них из окна, прежде чем его
возьмут. Автобус катил на север в сгущающейся темноте.
Глава 073
Счет продолжается…
Здание ИМКА находилось в верхней части Хаништон Авеню. Оно
было огромным, почерневшим от времени, старомодным и неуклюжим. Оно стояло в
одном из лучших некогда, в середине прошлого века, кварталов Бостона. Оно
возвышалось здесь как стыдливое напоминание о другой эпохе, другом времени, все
еще мигая своими старомодными неоновыми буквами в сторону порочного
театрального квартала. Оно напоминало скелет убитой идеи.
Когда Ричардс вошел в вестибюль, портье ругался с маленьким
грязным негритенком в килбольной майке, такой огромной, что закрывала до
середины его голубые джинсы. Спорной территорией был автомат по продаже
жевательной резинки, стоявший между дверями вестибюля.
– Я потерял никель, болван! Я потерял мой никель!
– Если ты не уберешься отсюда, я позову здешнего детектива,
малыш. Кончено. Я устал с тобой разговаривать.
– Но эта проклятая машина съела мой никель!
– Прекрати ругаться, маленький мерзавец! – Портье, на вид
лет тридцати, но высохший и преждевременно постаревший, протянул руку и затряс
майку. Она была слишком большой, чтобы он мог затрясти и мальчишку внутри. –
Теперь убирайся отсюда. Разговор окончен!
При этих словах почти комическая маска ненависти и
неповиновения на черном круглом лице сменилась оскорбленной агонией
непонимания.
– Слышь, мой последний никель! Дерьмовая машина съела мой
никель! Эта…
– Я немедленно зову сыщика. – Портье направился к пульту.
Его пиджак, беженец с дешевой распродажи, устало трепыхался вокруг его тощего
зада.
Мальчишка пнул корпус машины и бросился наутек.
– Дерьмовая-белая-свинья-сукин-сын!
Портье проследил за ним глазами, так и не нажав реальную или
вымышленную кнопку вызова службы безопасности. Он улыбнулся Ричардсу, показав
старую клавиатуру с недостающими клавишами.
– Невозможно стало разговаривать с цветными. Я бы держал их
в клетке, если бы я управлял Системой.
– Он, правда, потерял никель? – спросил Ричардс,
регистрируясь как Джон Диган из Мичигана.
– Если и так, все равно он его украл, – сказал портье. –
Думаю, что да. Но если бы я дал ему никель, то к вечеру здесь было бы две сотни
попрошаек, утверждающих то же самое. Где они учатся этим выражениям? Хотел бы я
знать. Почему их родителям все равно, чем они занимаются? На сколько вы
остановитесь, мистер Диган?
– Еще не знаю. Я здесь по делу. – Он попробовал изобразить
сальную улыбку и, когда почувствовал, что это удалось, сделал ее шире. Портье
немедленно признал ее (может быть, по своему собственному отражению,
смотревшему на него из глубины стойки из искусственного мрамора, отполированной
миллионом локтей) и улыбнулся в ответ.
– С вас пятнадцать пятьдесят, мистер Диган. – Он подтолкнул
через стойку ключ, привязанный к потертому деревянному номерку. – Номер 512.
– Спасибо. – Ричардс заплатил наличными. Никакого
удостоверения. Слава Богу, что существует ИМКА.
Он перешел к лифтам и заглянула коридор, где была Библиотека
Христианской Литературы. Она была тускло освещена засиженными мухами желтыми
шарами; старик в пальто и галошах изучал трактат, медленно и методично
переворачивая страницы дрожащим смоченным пальцем. Ричардс слышал затрудненный
свист его дыхания от своего места у лифтов и испытывал смесь печали и ужаса.
Лифт, бренча, остановился, и двери с одышкой раздвинулись.
Когда он входил внутрь, портье громко сказал:
– Это грех и позор. Я бы всех их в клетку посадил.
Ричардс поднял глаза, думая, что портье обращается к нему,
но тот не глядел ни на кого конкретно. Вестибюль был пусти очень безмолвен.
Глава 072
Счет продолжается…
Пятый этаж вонял мочой. Коридор был достаточно узким, чтобы
вызвать у Ричардса приступ клаустрофобии, а ковер, который когда-то был
красным, вытерся посредине до отдельных нитей. Двери были грязно-серого цвета,
а некоторые из них хранили следы свежих ударов, пинков или попыток взлома.
Надписи через каждые двадцать шагов сообщали, что «КУРИТЬ В ХОЛЛЕ ЗАПРЕЩАЕТСЯ
РАСПОРЯЖЕНИЕМ НАЧАЛЬНИКА ПОЖАРНОЙ ОХРАНЫ». В центре располагался общий туалет,
и зловоние стало еще более острым. Этот запах автоматически ассоциировался для
Ричардса с отчаянием. Люди беспокойно метались за серыми дверями, как звери в
клетках – звери, слишком уродливые и страшные, чтобы их видеть. Кто-то протяжно
пел пьяным голосом снова и снова то, что должно было означать «Аве Мария».
Странные булькающие звуки раздавались из-за другой двери. За следующей –
мелодия в стиле кантри-вестерн («Позвонить нет денег. О, как я одинок…»).
Шаркающие звуки. Одинокий скрип постельных пружин -должно быть, кто-то играет в
карманный бильярд. Рыдания. Смех. Истерические проклятия пьяного спора. А за
всем этим – молчание. Молчание. Молчание. Человек с устрашающе впалой грудью
прошел мимо Ричардса, не взглянув на него, в одной руке он нес кусок мыла и
полотенце, на нем были пижамные штаны, подвязанные веревкой. На ногах надеты
бумажные шлепанцы.
Ричардс отпер свой номер и вошел. С внутренней стороны был
засов, и он запер его. В комнате стояла кровать с почти белыми простынями и
списанным армейским одеялом. Стол с недостающим ящиком. Изображение Иисуса на
стене. Стальной стержень с двумя крючками для одежды, задвинутый в угол… Больше
ничего, не было, кроме окна с видом в пустоту. Было 10:15.
Ричардс повесил пиджак, сбросил ботинки и лег на кровать. Он
почувствовал, каким отверженным, никому не известным и ранимым был он в этом
мире. Вселенная вопила и грохотала, и ревела вокруг него, как огромный и
безразличный драндулет, несущийся с горы к краю бездонной пропасти. Его губы
задрожали, и он заплакал.
