– Боже, Брэдли…
– Пришлешь нам больше, если пробьешься. Пришлешь нам
миллион. Чтобы мы жили припеваючи.
– Думаешь, я выживу?
Брэдли улыбнулся мягкой, печальной улыбкой и ничего не
ответил.
– Тогда почему? – без выражения спросил Ричардс. – Почему ты
так много делаешь? Я могу понять то, что ты спрятал меня. Я бы сделал то же. Но
ты воспользовался помощью своего клуба.
– Они не возражали. Они знают счет.
– Какой счет?
– Все или ничего. Этот счет. Если мы не будем поддерживать
друг друга, они сожрут нас. Нет смысла ждать попутного ветра. С тем же успехом
можно тогда провести трубу от газовой плиты в гостиную, включить Фри-Ви и
ждать.
– Кто-нибудь тебя убьет, – сказал Ричардс. – Кто-нибудь
стукнет на тебя, и ты закончишь жизнь на полу в подвале с распоротым животом.
Или Стейси. Или Ма.
Глаза Брэдли тускло блеснули.
– Страшный день приближается все же. Страшный день для
вонючек с набитым ростбифом брюхом. Я вижу кровавую луну. Ружья и факелы.
Великий пророк Вуду придет и будет говорить со своими детьми. – Люди знали эти
видения две тысячи лет. Раздался сигнал, что пятиминутная стоянка окончена, и
Ричардс нащупал ручку двери.
– Спасибо, – сказал он. – Не знаю, как еще это выразить…
– Иди, – попросил Брэдли, – пока я не заплатил штраф.
Сильная коричневая рука сжала сутану. – И когда они достанут тебя, захвати их с
собой побольше!
Ричардс открыл заднюю дверь и приподнял крышку багажника,
чтобы достать оттуда черную сумку. Брэдли безмолвно протянул ему трость из
кордовской кожи.
Машина плавно въехала в поток городского транспорта. Ричардс
с минуту стоял на краю тротуара, наблюдая, как он отъезжал – близоруко
наблюдая, как он надеялся. Задние огни сверкнули еще один раз на углу, а потом
машина исчезла из виду, назад на стоянку, где Брэдли оставит ее, чтобы
пересесть в другую и вернуться назад в Бостон, Ричардс испытал странное чувство
облегчения и понял, что он счастлив за Брэдли – как он, должно быть, рад что
сбросил меня с плеч наконец! Ричардс нарочно пропустил первую ступеньку у
лестницы при входе в «Винтроп Хаус», и швейцар помог ему.
Глава 056
Счет продолжается…
Прошло два дня.
Ричардс хорошо играл свою роль – так, как будто его жизнь
зависела от этого. Оба вечера он ужинал в гостинице у себя в номере. Он вставал
в семь, читал в вестибюле Библию и отправлялся на «собрание». Персонал
гостиницы относился к нему с легкой презрительной сердечностью – с той, что
полагалась полуслепым заикающимся служителям Церкви (если они платили по
счетам) в эпоху ограниченно разрешенных убийств, бактериальной войны в Египте и
Южной Америке и знаменитого закона об абортах штата Невада. Папа Римский был
бормочущим стариком девяноста шести лет, чьи выжившие из ума эдикты по поводу
современных событий юмористически освещались в заключительной части семичасовых
новостей.
Ричардс проводил свой персональные «собрания» в снятой
библиотечной кабинке, где, запершись, читал о загрязнении воздуха. Информация
после 2002 года была очень скудной, а то, что было, плохо соответствовало
написанному ранее. Работа правительства по утверждению двоемыслия была, как
обычно, запоздалой, неэффективной.
В полдень он шел в закусочную на углу улицы, недалеко от
своей гостиницы, натыкаясь по пути на людей и принося извинения. Некоторые
говорили: «Не беспокойтесь, святой отец». Большинство просто чертыхались
равнодушно и пихали его в сторону. Он проводил вечера в своем номере и ужинал
во время просмотра «Бегущего». Он направил четыре клипа по дороге в библиотеку
по утрам. Пересылка из Бостона проходила, видимо, гладко.
Продюсеры программы избрали новую тактику для устранения
призывов Ричардса о загрязнении воздуха (с каким-то насмешливым безумием он
продолжал настаивать на этом – по крайней мере, он прорвется к тем, кто читает
по губам толпа топила его голос вздымающейся волной глумления, воплей,
непристойных выкриков и злобной брани. Их крики становились все безумней;
уродливость граничила с помешательством.
В длинные вечера Ричардс заметил, что за пять дней его
бегства с ним произошло невольное изменение. Это сделал Брэдли – Брэдли и
маленькая девочка. Он уже не был только самим собой – одиноким мужчиной,
борющимся за свою семью на грани гибели. Теперь они были все вместе,
задыхающиеся от собственного дыхания, – в том числе и его семья.
Он никогда не был общественным существом. Он всегда отвергал
интересы социума с презрением и отвращением. Они были для простодушных лизунов
и для тех, у кого слишком много денег, как у тех узкозадых юнцов из колледжей с
их модными пуговицами и группами неорок#.
Отец Ричардса выскользнул в ночь, когда Ричардсу было пять
лет. Ричардс был слишком молод, чтобы помнить что-нибудь, кроме отдельных ярких
картин. Он никогда его не ненавидел. Он прекрасно понимал, что, выбирая между
гордостью и ответственностью, мужчина почти всегда выберет гордость – если
ответственность отнимает его мужественность. Мужчина не может оставаться и
смотреть, как его жена зарабатывает на хлеб, лежа на спине. Если мужчине ничего
не остается, как быть сводней для женщины, на которой он женат, то мужчина,
рассуждал Ричардс, может с тем же успехом выпрыгнуть из окна.
Все годы от пяти до шестнадцати он провел в лихорадочной
борьбе за жизнь, он и его брат Тодд. Его мать умерла от сифилиса, когда ему
было десять, а Тодду семь. Тодд погиб пять лет спустя, когда новый авиагрузчик
сорвался с тормоза на горке в то время, как Тодд заправлял его. Город скормил и
мать, и сына Муниципальному крематорию. Малыши на улице называли его фабрикой
Пепла, или Кремовой; в своей беспомощной горечи они сознавали, что и сами
скорее всего кончат тем, что их сложат в штабеля и изрыгнут в воздух города. В
шестнадцать лет Ричардс остался один, работая полную восьмичасовую смену после
школы вытиральщиком моторов. Несмотря на свое расписание, способное переломить
хребет, он испытывал постоянную панику от сознания, что он одинок и никому не
известен, ни к чему не привязан. Иногда он просыпался в три часа утра, вдыхая
запах гнилой капусты в однокомнатной наемной квартире, и ощущал ужас, таящийся
в самых глубинах его души. Он принадлежал только себе.
Итак, он женился, и Шейла провела первый год в гордом
молчании, пока их друзья (и враги Ричардса: он приобрел их много, отказываясь
участвовать в погромных вылазках и войти в местную банду) ожидали прибытия
Маточного Экспресса. Когда этого не произошло, интерес угас. Они остались в том
забытом Богом месте, которое в Ко-Оп Сити было отведено для новобрачных. Несколько
друзей и круг знакомых, не распространявшийся дальше крыльца их собственного
дома. Ричардсу было все равно; его это устраивало. Он полностью отдался работе,
с насмешливой яростью берясь за сверхурочную работу, когда мог. Жалованье было
маленьким, надежды на продвижение никакой, а инфляция развивалась с дикой
скоростью – но они любили друг друга. Они сохраняли любовь, почему бы и нет?
Ричардс принадлежал к тому типу одиноких мужчин, которые могут позволить себе
тратить огромные запасы любви, привязанности и, быть может, душевного
превосходства на свою избранницу. До того момента его чувства оставались почти
не затронутыми. За одиннадцать лет их брака они ни разу серьезно не
поссорились.
