Они шли к вокзалу по мостику над дорогой. Скиннер колебался: стоит ли взять ее за руку? Или обнять? Это было бы странно. Как-никак они работали в одном офисе, за соседними столами… Близость, возникшая в уютном пабе, развеялась на мокром ночном ветру, как в голливудском мюзикле, где герой кружит героиню в романтическом танце, поет о любви, глядит ей в глаза — и отталкивает в неловком смущении, когда смолкает последний аккорд.
Они спустились на улицу Маркет, и Скиннер почувствовал первые признаки волнения: сейчас он увидит Сэнди! А вот и стеклянная дверь таверны. Он толкнул ее и пропустил Шеннон вперед.
Старая пьяная рожа. Яблочко от яблони…
Скиннер сразу узнал Каннингам-Блайта, хотя раньше его в глаза не видел. Вряд ли, однако, это было вызвано фамильным сходством или точностью описаний бармена, в которой, кстати, сомневаться не приходилось. Просто в толпе посетителей сразу выделялась пустая зона, где в окружении незанятых стульев, словно под защитой силового поля, сидел и бормотал одинокий старик.
Кивнув давешнему бармену, успевшему переодеться в клетчатую рубашку, Скиннер заказал себе пива и водки с «колой».
— А я буду лимонад и двойное виски.— Шеннон указала на полку.— Например, «Тичерз».
— Поосторожнее с этой отравой. От нее простата разрушается.
— Дэнни, у меня нет простаты!
— Ну вот, допрыгалась!— Скиннер довольно осклабился, и они прошли к пустующим стульям.
Сэнди Каннингам-Блайт улыбнулся им тепло и открыто, как пожилой фермер, наконец дождавшийся гостей. Это был кряжистый небритый горбун с обширной плешью, обрамленной грязно-серыми патлами. Его немногие уцелевшие зубы поржавели от никотина, а из черных дыр между ними сочилась густая пьяная вонь. Рубаха была мятая, защитного цвета куртка мешковата, позорные брюки заправлены в старые ботинки и замурзаны до черноты. Он был явно из тех людей, что ощущают себя тем комфортнее, чем сильнее отвращение окружающих. Но гвоздем композиции было, конечно, лицо, тут бармен не солгал. Как говорится, «отмечено печатью порока», думал Скиннер, разглядывая чудовищные рытвины и морщины. Старик между тем не сводил липких глаз с Шеннон.
— Давай, красавица, садись поближе,— позвал он с бесстыжей ухмылкой.
Шеннон фыркнула и отвернулась. Старик протянул руку, тронул ее за плечо:
— Зовут-то как, красавица?
Она жалобно посмотрела на Скиннера, словно говоря: давай пересядем! Затем с каменной вежливостью бросила через плечо:
— Шеннон.
Скиннер подвинулся вместе со стулом, чтобы образовать кружок; его подруга тоже вынуждена была повернуться.
— Великая река родной Ирландии,— мечтательно промямлил забулдыга, пустив слюну на подбородок. И процитировал: — «Уж не слышать ему, как чайка кричит над бурливой волной Шеннона…». Твоя семья с Изумрудного острова?
— Нет, Ирландия ни при чем. Отец в народном ансамбле играл, обожал песни Дэла Шеннона. Назвал меня в его честь,— объяснила она сквозь зубы.
Сэнди Каннингам-Блайт был разочарован: плечи повисли, из груди вырвался ароматный вздох. Затем глаза его ожили.
— А где твой дом, прекрасная беглянка?
— В Медоубруке,— ответила Шеннон, слегка оттаяв. В конце концов, он был всего лишь безобидным хроником.
Скиннер между тем не спускал жадного взгляда с Сэнди Каннингам-Блайта.
Полная развалина, конечно. Но шестидесяти еще нет. Вполне мог мою матушку огулять двадцать четыре года назад. Явная склонность к алкоголизму. И до сих пор хлещет, как лошадь. Если это мой папаша — надеюсь, я унаследовал его выносливость.
— Меня Дэнни зовут.— Скиннер протянул руку, отметил крепкое пожатие — то ли человека, то ли алкоголя.— Необычное местечко, да?— Он обвел глазами бар.
— Было, было…— горько отозвался Каннингам-Блайт.— Раньше это было место, где собирались люди,— он поднял палец,— жадные до жизни! Ели, пили, обсуждали важные дела… А сейчас — просто пивнуха! Одна из многих.
— Ты сюда давно ходишь?
— Да уж, изрядно!— Сэнди гордо выпучил глаза.— Было время, даже работал здесь.
— Барменом?
— Не-е… Боже упаси!
— В ресторане?
— Уже теплее,— ответил старик игриво.
— Ну… я вижу, ты творческий человек. С искрой в душе. Неужели шеф-поваром?
Каннингам-Блайт был в восторге.
— Ты прав, о проницательный юноша!— воскликнул он с такой неподдельной радостью, что Скиннер даже улыбнулся от смущения.
Каннингам-Блайту, казалось, только этого и не хватало: воодушевившись, он начал рассказ.
— Я ведь никогда кулинарии не учился. Просто любил готовить, удивлять друзей хитрыми рецептами… А начинал адвокатом, да! Подвизался на другой кухне, на юридической.— Он с омерзением кивнул в сторону Хай-стрит.— Ненавидел этот балаган всей душой. В конце концов решил, что в Эдинбурге и без меня хватает посредственных адвокатов. А вот хороших поваров — шиш, не найдешь!
Скиннер приметил, что Шеннон увлеклась разговором с соседней парочкой, и забросил пробный крючок:
— Интересно получается. Моя мать здесь официанткой работала в конце семидесятых.
Старик покачал головой.
— Сколько их сменилось… Не сосчитать.
— Ее ты должен помнить. Ярко-зеленая прическа. Она типа панком была… Вернее, не типа, а просто — панком.
— А-а, конечно! Отлично помню. Заводная девчонка,— оживился старый повар.— Правда, сейчас уже, поди, не девчонка…
— Да уж,— задумчиво кивнул Скиннер.
Каннингам-Блайт вздохнул и вернулся к рассказу о старых добрых временах, о поварском прошлом. Большей частью это была нудная пьяная болтовня, но Скиннер прилежно слушал, стараясь войти в доверие к старику, обновляя ему пиво, не забывая и про себя.
Постепенно Каннингам-Блайт начал клевать носом; паузы делались все продолжительнее, речь бессвязнее, и когда бармен объявил последний заказ, старик уже спал.
Шеннон повернулась к Скиннеру.
— Я — домой,— объявила она. И уточнила, делая поправку на поздний час и количество выпитого: — Одна.
— Не вопрос!— бодро откликнулся Скиннер.— Я вот… дедушку до такси провожу.
Шеннон была удивлена, если не сказать — разочарована, таким отсутствием напора, однако заботливость друга ее впечатлила.
Скиннеру стоило немалого труда поднять зыбкого Каннингам-Блайта и вывести его на улицу. Он эскортировал старика через вокзал к стоянке такси, щедро применяя увещевания, тычки, обман и угрозы — на потеху ночным зевакам. В машине тот снова отключился, хотя и успел на последнем проблеске рассудка прохрипеть свой адрес. Труднее всего оказалось вытащить его из такси и поднять по лестнице. Перед дверью подъезда пришлось томительно шарить у него по карманам в поисках ключей, но Скиннер проявил настойчивость и был вознагражден. Подъем вылился в сущий кошмар: Каннингам-Блайт был довольно-таки массивен. Дело усугублялось еще тем, что он неглубоко погрузился в алкогольную кому и периодически пытался идти сам. Один раз это чуть не привело к громыхающему обвалу по ступенькам; затем они вдвоем едва не опрокинулись через перила в лестничный проем.
