Басби.
Я с трудом различаю его силуэт сквозь мутное окошко бара, захватанное снаружи жирными руками хмельных халявщиков, имеющих обыкновение упираться для равновесия в стекло, высматривая внутри знакомого, которому можно приземлиться на хвоста.
Плюгавый Басби сидит, нахохлившись, за утлой стойкой. Перед ним наполовину опростанная кружка темного и золотистая стопка чего-то покрепче. Лицо лоснится — то ли от жира, то ли от пота. Клубничный пористый нос. Неугомонные рыскающие глазки. Улыбающийся рот — моллюск, приоткрывший раковину.
Страховой агент.
От чего он нас страхует? От возможности быть самими собой? К черту такую страховку!
Рядом с ним громоздится старый боксер Сэмми, тучный тип с печатью вечного удивления на лице: как же так получилось, что жизнь ухнула в пьяный клубящийся хаос — лучшие годы, жена, дети, друзья,— а он даже не заметил? Все сгинуло, как мираж; осталась последняя подружка, Пивная Кружка, самая преданная и самая предательская. Да еще Басби прилепился, словно блеклая бессменная жена,— и наверняка торжествует, подлец, а ведь было время, когда он Сэмми за квартал обходил. Но расклад теперь другой, роли поменялись — исподволь и необратимо, как это часто бывает со стариками. Шустрые хитрецы типа Басби всегда подчиняют себе медлительных простаков типа Сэмми, дай только срок. А начинается все безобидно: какой вред от заморыша Басби? Денег он не просит, навредить не может, да и зависти не вызывает, разве что переспит с одинокой старушкой вроде моей мамаши. Зато утешать мастак: ничего, Сэмми, ты еще тряхнешь стариной, ты еще встанешь на ноги, тонет только говно, а ты никогда говном не был… Мало-помалу в его крысиных глазах начинает мелькать презрение, однако Сэмми слишком вял и слишком проспиртован, чтобы заметить. А если и замечает, то не показывает виду, потому что расположение Басби уже сделалось жизненно важным, ведь это единственный в мире человек, который старого Сэмми хоть как-то поддерживает.
Я смотрю на этот дуэт и понимаю, что брать на себя ответственность за другого — дурно и неправильно, ибо рано или поздно сам попадаешь в зависимость от своего подопечного. На месте Басби и Сэмми вполне можно вообразить Скиннера и Кибби или любую другую парочку, случайно выхваченную из любого шотландского бара,— лишь бы у обоих в жизни не осталось ничего, кроме личных драм, о которых страшно и больно думать, да верного собутыльника, партнера по бесконечному лживому танцу, такому сладкому, пока играет музыка, и такому жуткому в минуты тишины, когда с ужасом понимаешь, что безнадежно застрял в окоченевших судорожных объятиях.
Мне нет и двадцати четырех, а сколько дров уже успел наломать! Кибби, пьянство, черная магия… Может, алкоголизм — это подсознательный протест против собственной ссученности? Вопросы, вопросы…
Ах, как хочется войти в этот бар, поставить выпивку Басби и Сэмми! Проехаться со старичками по извилистому шоссе памяти. Выслушать плаксивую исповедь Сэмми, смакуя каждое слово, каждый всхлип, наблюдая, как резиновый рот пройдошливого Басби расползается все шире и шире, по мере того как пустеют рюмки и выбалтываются секреты.
«Ну точно! Ты мой сынуля, так и есть! Я как раз, помнится, твою мамашу раскрутил… Хе, маленькая панкушка! Клевая была… Вспоминаешь, Сэмми? Титечки-то — как у козы! Забыл, что ли? Что?.. Не было тебя?! Да брось, ты каждый день там ошивался. Помнишь Нодди Холдера, а? Как он пел: да-вай по-шу-мим!.. Это ж про тебя, старый шалун! Как там дальше: подходи, подружка…»
И вот тут — о, наслаждение!— прямым правым пробить в эту вялую рожу, в резиновый рот, что сумел отбрехаться от великого множества таких ударов! Вложить всю силу, чтобы обломки протеза вылетели вперемешку с последними зубами… Нет, нельзя. Потому что такие дела на трезвую голову не делаются. А если выпить раз, то как потом остановиться? В какой точке? После десятого раза? После сто десятого?..
Мне надо думать о Брайане. Надо его спасать. Не потому, что последствия его гибели непредсказуемы, хотя это тоже фактор. Нет, инстинкт самосохранения — не главное. Я просто не хочу, чтобы он умер. Я никогда этого всерьез не хотел. Он ведь ничем не заслужил смерти. Подумаешь, был ничтожным слабым червем — тоже мне грех! Пнуть его под жопу, только и всего! Но смерть — это слишком…
О боже, как хочется выпить! Чудовищное, неодолимое желание. Да, Эдинбург — это вам не солнечная Калифорния. Всего одну баночку пива. Или кружку — запотевшую, со льда… Как раз прохожу мимо бара «Лорн» — дверь нараспашку, приперта камешком. Внутри у стойки сидит Дункан Стюарт, сверкает бритым затылком. В каждом баре, что встречается мне на пути, сидит знакомая рожа. Воспоминания, веселые истории… волокна жизненного полотна. Я подсел не на алкоголь, а на образ жизни. На особый способ общения. Зайти и заказать воду или лимонад — тоже неправильно. Завязавшему алкашу в такие места дорога закрыта. Слишком мучительно. Слишком сильны невидимые когти желания, разрывающие душу в лохмотья… Я разворачиваюсь и бегу назад — но все пути сходятся в одной точке. Соблазн повсюду, куда ни повернись. Выше по дороге — «Центральный» и «Спей»; если пройти на улицу Джанкшн, попадешь в «Макс», «Тэм О’Шантер» или «Уилки»; на улице Дюк поджидает корпоративный спрут «Уэтерспун»; на улице Конституции — «Хомз», «Нобль» или бар «У Йоджи», хотя Йоджи его давно продал.
Обложили.
Одна кружечка. Одна добрая, полная кружечка. Ах, какое совершенство, какая гармония ингредиентов! Кукурузный сироп, сульфиты, пироуглероды, соли бензойной кислоты, пенообразователи, амилоглюкозидаза, бета-глюканаза, альфа-ацетолактат, декарбоксилаза, стабилизаторы вкуса… а если повезет, то дрожжи, хмель и солод. Но только если повезет.
Обложили, суки.
Перемены были поистине чудесными. Он уже садился на кровати и принимал твердую пищу. Новая печень работала отлично, а главное — прекратились ночные припадки. Слово «ремиссия» вертелось на языке у всего персонала больницы, от врачей до сиделок, а старший хирург мистер Бойс, учитывая темпы поправки и скупость субсидий министерства здравоохранения, намеревался выписать больного уже через неделю.
Джойс не находила себе места от восторга и даже не помнила, когда в последний раз была так счастлива. Не напрасно она молилась! Ее вера, пошатнувшаяся со смертью Кита и едва не сломленная болезнью Брайана, укрепилась и расцвела как никогда. Мнительность и страх, однако, настолько крепко въелись в душу, что сейчас, в их отсутствие, ей было как-то не по себе. Брайан Кибби хорошо знал свою мать и видел, что сквозь ореол радости проступают темные пятнышки.
— В чем дело, ма? Что-нибудь не так?
Джойс почувствовала, как от вопроса вздрогнуло сердце. Лукавить не имело смысла.
— Сынок… Я знаю, ты не любишь про это говорить…— начала она неуверенно.— В общем, это насчет Дэнни… Мистер Скиннер, твой бывший начальник. Он хочет тебя навестить.
Лицо Брайана Кибби разом превратилось в уродливую кривую маску. Джойс пожалела, что начала этот разговор, и с ужасом смотрела на сына, который напрягся, сверкнул глазами и прорычал незнакомым голосом:
