Я чувствую, что силы прибывают. Начал ходить на прогулки, вчера даже на вершину холма Драм-Брай забрался. А сегодня надеваю футболку, шерстяной свитер, трико, кроссовки — и шагаю по Глазго-роуд до самого низа. Захожу в компьютерный магазин, узнать насчет новой версии «Харвест Мун», хотя покупать вряд ли буду: раз не зарабатываю, то и тратить не должен, по крайней мере на развлечения.
На улице стоит одна из их рекламных девчонок в ярком плаще с надписью «Оксфам». Улыбается мне, как родному.
— У вас не найдется минутка для «Оксфама»?
— Не найдется.
— Ничего страшного.
— Я знаю.
Девчонка поднимает брови, провожает меня взглядом. Я чувствую, как шея под воротником горит, а в груди пританцовывает радость: не поддался! Они всегда чего-то хотят, всегда! Ничего, я теперь начеку. Где сядешь, там и слезешь.
Прохожу мимо церкви, потом через стадион «Гайл». Да, силы прибывают, но я никогда уже не буду прежним Брайаном. Болезнь похитила здоровенный кусок моей жизни… Скучаю по работе, по сослуживцам. Кроме Скиннера, конечно. Хотя, я слышал, он тоже уволился. Путешествовать вроде собирался… Ну и скатертью дорожка!
Я матери ясно сказал: чтобы ноги его в нашем доме не было! Еще раз заявится — я просто уйду. Какого черта он вокруг нас увивается? Какое ему до меня дело?
Чего он хочет вообще?
На футбольном поле игра в разгаре: парни носятся, пинают мяч. Эх, сейчас бы с ними побегать! Я, правда, неважный футболист, никогда эту игру не любил. Слишком быстро для меня, слишком агрессивно. На меня всегда орали, потому что телился и не мог обработать мяч. А мне просто ловкости не хватало. Зато сейчас, думаю, все вышло бы отлично — выбежал на поле, подхватил мяч, погнал к воротам, как учил отец… И не думал бы о том, что могу ушибиться или кого-то другого травмировать. Потому что я наконец понял: то, что мы делаем, не может повредить. Вредит лишь то, чего мы избегаем.
Что бы теперь ни случилось, я прятаться не буду. Хватит.
Возвращаюсь домой уже в сумерках. В коридоре встречаю мать — она несет на кухню корзину грязного белья. Смотрит на меня долгим взглядом, словно хочет что-то сказать.
— Что?
— Нет, ничего… Ты хорошо прогулялся?
— Нормально.
Поднимаюсь наверх — и первым делом запускаю «Харвест Мун». К черту курочек, к черту овец и гребаную пшеницу! Где там моя Маффи? Перехожу в режим ухаживания, дарю ей торт и цветы. А что взамен, крошка? Что взамен?
Сними-ка платьице!
Белые трусики — вжик! Соскользнули. Они же у тебя белые, да?
А теперь нагибайся через плетень…
Вот так, рачком…
Смотри, какой член! Толстый, грубый, мозолистый… В самый раз — для тугой японской пипки!
…Вот так, малышка… сучка узкоглазая… вот так… блядские сучки-анимэ! Пухлые губки, нежные пипки… и глазищи… у всех до единой огромные глази… о-ох… о-ох… а-ах… ОПА!
Уф-ф, бля… Хорошо!
Все ляжки в сперме… Холостой выброс, пустая трата семени. Хватило бы на целый выводок розовых христианских младенцев… Ага, разбежались! На целый батальон шлюх, чтоб они поперхнулись! На грязных, развратных шлюх, таких как Люси Мур и бесстыжая мартышка Шеннон, что давала Скиннеру.
Дыхание у меня сбито, голова кружится, но я твердо вознамерился перетрахать всех баб на этой гребаной ферме! А завтра пойду в компьютерный магазин и куплю последнюю версию «Великолепного угона» — не зря же ему «Гейм информер» десять баллов поставил.
Суровое небо нависло над городом, как рыхлая гематомная плоть, вызывая желание помыть окна. Сквозь серую муть едва угадывались заросли кривых каминных труб на окрестных крышах — словно сонмища пьяниц, бредущие в обнимку из бара в бар. Выходя из квартиры, Скиннер на всякий случай накинул плащ.
Поднимаясь по прохваченной ветром широкой лестнице, восходящей от вокзала Уэйверли, он посмеялся над собственной глупостью.
Надо же додуматься: назначить девушке свидание на таком юру! Да ее десять раз в залив унесет, пока я до верха доберусь! Идиот…
Шагая через две ступеньки, Скиннер пытался вызвать в памяти образ Кэролайн. Ему не терпелось сравнить продукт работы воображения с реальностью. Вдруг он себя обманул?
На верхней площадке возникла знакомая фигурка. Скиннер приблизился, увидел милый профиль — и чуть не с разочарованием понял: нет, никакого обмана. Перед ним цвела идеальная, чистая красота, достигшая зенита, не испорченная осознанием своей силы.
Волосы светлые, как шелк. Шея тонкая, белая — нежный стебелек. В пунцовых от холода ушах маленькие серебряные сережки с рубинами.
Скиннеру хотелось лениво пастись в этом раю, мягко щипать губами божественные сережки… Давеча, когда они лежали в кровати, ему хотелось того же — но почему-то не осмелился… Он отметил ее ногти — такие длинные, что ими, верно, можно замки открывать.
Кэролайн повернулась, и Скиннеру пришлось прервать беспардонное разглядывание. Он с улыбкой посмотрел ей в глаза. Она улыбнулась в ответ, и Скиннер почувствовал себя как тунец у де Фретэ на сковородке: поджаренный снаружи, сочный и мягкий внутри.
Он повел ее в коктейль-бар — настоящий, американский, никакого сравнения с грязными забегаловкам, где пьет британский пролетариат. На душе вновь закопошилась неловкость, а сердце словно ремнями стянули. Скиннер попытался разобраться в ощущениях. Почему он так себя ведет? Боится показать свое истинное лицо? Робеет перед собственной страстью? К черту Брайана Кибби и Джиллиан Маккейт с ее диетами. Тайм-аут! Он решился и заказал мартини: водка, вермут, толченый лед. В чем дело, черт возьми? Почему он не может просто взять и трахнуть эту красивую, доступную девушку? Что тут сложного?
За первым мартини последовал второй, затем третий. Кэролайн не отставала — ни в выпивке, ни в хмурой задумчивости. Скиннер отлучился к табачному автомату и злобно купил пачку сигарет. Оба пытались совладать с бураном необычных эмоций — шутили, придуривались, задирались, флиртовали,— и алкоголь был суфлером в этом скверном спектакле.
Официант принес четвертую смену мартини. В бокалах болталось по паре маслин, пронзенных пластмассовыми шпажками. Скиннер выудил свой шашлычок и прикусил одну ягодку. Кэролайн посмотрела ему в глаза. Скиннера как током ударило. Осмелев, он притянул девушку к себе и губами вложил ей маслину в рот, практически вплюнул. Кэролайн отпрянула. Чувство было странное и неприятное — совсем не то, что она ожидала.
Дэнни мне очень нравится, но…
Скиннер чертыхнулся про себя: идиотский жест, ничего умнее не придумал! Между ними словно трещина пробежала.
Расслабься, Скиннер! Что ты задергался, как школьник?! Расслабься… Подумаешь, прокол, с кем не бывает. Не смертельно!
Взяв себя в руки, он поднял глаза. Кэролайн сидела на высоком стуле, нахохлившись, как испуганный зверек. У Скиннера от напряжения звенели нервы. Внешне они казались спокойными, но обоим было ясно, что стоит одному из них пересечь невидимую секс-границу, и они брызнут в разные стороны, ощетинившись и шипя. Скиннер рассудил, что все надо делать очень, очень медленно, и осторожно дотронулся до ее руки.
