– Не, у него есть свой напиток, он на нём и отвисает.
Терри присел на стул, казавшийся слишком изящным и декоративным, что его выдержать, и принялся вгрызаться в сэндвич.
– Недурственно, – чавкая, объявил он. Катрин тем временем зачарованно смотрела на него, разрываясь между диким ужасом и любопытством. – Всегда интересно было, какие бутеры в шикарных местах делают. Я, кстати, был тут на прошлой неделе в «Шератоне», у приятеля на свадьбе. Неплохую пирушку закатили. «Шератон» знаешь?
– Нет, не знаю.
– Это на другом конце Принцесс-стрит, там, на Лотиан-роуд. Мне тот райончик не слишком нравится, но теперь там значительно спокойнее, чем раньше. Так говорят, во всяком случае. Я теперь в город редко выбираюсь. В центре так заряжают – не напасёшься. Но Дейви с Руфью выбрали это место… Руфь – та тёлка, на которой мой друган Дейв женился. Хорошая девка.
Так...
– Не в моём, в общем-то, вкусе, слишком выдающийся бюст, понимаешь, – и Терри сложил ладошки лодочкой у себя на груди, лаская большие невидимые груди.
– Так...
– Но ведь это выбор Дейва, так? Я ж не могу каждому встречному-поперечному указывалсть, на ком, бля, жениться, так?
– Так, – сказала Катрин с ледяной решимостью.
Она подумала о последних четырёх-пяти годах, которые он спит с ней. С ними.
Турне. Ещё одно грёбаное турне.
– Ты-то сама откуда?
Короткая вопросительная фраза, произнесённая Терри, вырвала её из гостиничного номера в Копенгагене и забросила в кукурузные поля детства.
– Ну, в общем-то, я из Омахи, Небраска.
– Это в Америке, да?
– Да...
– Всю жизнь хотел съезжить в Америку. Тони, мой друга, только оттуда вернулся. Сказал, между прочим, что сильно перехваливают вашу Америку. Каждая суч… пардон, все гоянтся за этим, – Терри потёр большим и указательным пальцами, – грёбаным янки-долларом. Здесь, между прочим, тоже такая мода пошла. На станции Уэйверли за сортир тридцать пенсов берут! Хочешь поссать – плати тридцать пенсов! За такие бабки надо проссаться как следует. Я б и посрал заодно, если всё в одну цену, старина! Что это за хрень, скажи, пожалуйста, если знаешь!
Катрин угрюмо кивнула. Она не очень-то понимала, о чём говорит этот человек.
– Так и что занесло тебя в Шотландию? Первый раз в Эдинбурге?
– Да... – Этот жирдяй её не знает. Катрин Джойнер, одна из величайших в мире певиц! – Вообще-то, – надменно затянула она, – я буду выступать.
– Типа, танцевать?
– Нет, петь, – прошипела Катрин сквозь стиснутые зубы.
– А... Я сначала подумал, может, ты танцуешь по клубам в Толлкроссе, чё-нибудь в этом роде, но потом решил, что этот плейс шибко навороченный для гоу-гоу-гёрлы… – он оглядел громадный сьют, –надеюсь, ты не обижаешься. Ну так, и чего ты поёшь?
– Ты, может, слышал: «Не разбивай мне сердце снова»… или «Я твоя жертва»… или «Я знаю, ты используешь меня»… – Катрин так и не собралась с силами, чтоб упомянуть и «Настоящую любовь».
Глаза Терри выпучились – он признал её, затем замерли на мгновение – засомневался, и снова расширились – догадка подтвердилась.
– Да! Я их знаю – все!
И он запел:
Часто после любви
Ты смотришь так отстранённо,
Как будто не со мной.
Когда же спрашиваю, ты удивляешься – о чём я.
Ты быстро одеваешься,
Включаешь телевизор – на футбол.
Я для тебя немного значу.
Ты даже зовёшь меня чужим именем.
… обожаю эту песню! Это ж правда жизни... то есть такие парни бывают, понимаешь, о чём я? Как только вынима… ну, после секса, вот, типа, и всё, верно?
– Да...
Катрин не могла сдержаться и мягко смеялась над представлением, которое устроил Терри. Дичь полная. Она так давно ни над чем не смеялась.
– Тебе надо на сцене выступать, – улыбнулась она.
Терри ощетинился, как будто ему всадили пару кубов гордыни неочищенной.
– А я и пою, караоке, в «Последней миле», в «Брумхаусе». В общем, спасибо за бутер. Мне пора за работу, пока этот ган.. пока мой коллега Алек Почта не стал капать мне на мозг.
Он на секунду задержал взгляд на её фигуре. Тростиночка.
– Вот что, ты же позволишь мне угостить тебя сегодня вечером? Ты не занята?
– Нет, но я…
Джус Терри был достаточно опытным пользователем мощного шароподкатного пресса, чтобы дать Катрин время оценить ситуацию.
– Ну тогда я вытащу тебя бухунть маленько. Покаже тебе город. Настоящий Эдинбург! Это свидание, как у вас там в Штатах говорят, – подмигнул он.
– Ну, не знаю… наверное…
Катрин не верила своим ушам. Она собралась выйти в город с толстым мойщиком окон! Он может оказаться извращенцем, ловцом душ или похитителем. Его не заткнуть. Он жуткий доставала…
– Идёт, тогда встречаемся внизу в Элисон. Словечко из местной музыкальной тусы, как раз для тебя, да ты, наверно, знаешь – Элисон мойе, шикарное фойе? Тогда в семь, идёт?
– Идёт…
– Зашибись!
Джус Терри открыл окно и не без труда вылез обратно на платформу, стараясь не смотреть вниз.
– Пиздец как вовремя, бля, – заныл Алек, – я не собираюсь тут один корячиться, мы так не договаривались. Норри нам двоим за окна платит, не только мне. Норри… в грёбаной реанимации, Терри. На больничной койке, страдает от окостенения сухожилий на той руке, что окна моет, врубэ? Что думаешь, он почувствовал бы, узнай он, что мы тут рискуем оставить его без средств к существованию?
– Не ной, ёб твою, заебал. Я всего-то назначил свидание тёлке, которую раньше в «Top of the Pops» показывали!
– Да ну. – Алек открыл рот, показав жёлтые с чёрвоточиной зубы.
– Святая правда. Там она, пташка эта. «Не разбивай мне сердце снова» – это она пела.
Алек открыл от удивления рот, когда Терри в подтверждение вышесказанного запел:
И страдала я всю жизнь,
Солнца нет – одни дожди,
Но ты в жизнь мою пошёл
И тучи руками развёл.
Но улыбка твоя стала холоднее,
И в сердце чувствую печаль,
И душа моя от страха замирает
В предчувствии, что скажешь ты – прощай.
Не разбивай мне сердце снова,
Не сокрушай мои основы.
О, почему же, боже мой,
Не можешь быть со мной одной.
Зачем играть нам в эти игры.
