Они зашли в «Гилдфорд-Армз». Там было полно гостей фестиваля и офисных служащих. В толпе, в клубах дыма Катрин разнервничалась и вслед за Терри взяла пинту светлого. Они пристроились в углу, она стала быстро пить, и, когда осушила кружку наполовину, в голове уже немного шумело. Джус Терри, к её ужасу, поставил на музыкальном автомате «Я твоя жертва».
Скажи, что ты меня не любишь,
Взгляни же на меня, не гли.
Всю жизнь свою была я жертвой
Мужиков, что мучили меня, как ты
Бутылка водки на столе, таблетки.
Сознанье гаснет, я во мгле
Вся онемела, твоя жертва,
Ушла за страшный поворот судьбы.
Скажи, уж и не шевельнётся,
Когда увидишь ты мой труп,
Когда к остывшей плоти прикоснёшься,
Холодное сердце в груди.
Мне нечего сказать, любимый,
В душе всегда я знал, что
Беда ничем не отвратима
И что любовь обречена-а-а.
– Вот что я тебе скажу, тебе, наверное, грустно бывает петь такие песни. Я б уж точно на стенку полез. Я не такой, я предпочитаю ска. Весёлый музон, слыхала? Десмонд Деккер – наш чувак. Северный соул, вся туса. Помню, мы частенько ездили на автобусе в «Казино Виган», знаешь? – гордо заявил Терри. Он лгал, но полагал, что это должно произвести впечатление на тёлку из шоу-бизнеса.
Катрин кивнула вежливо, безучастно.
– Но больше всего я люблю диско. – Он расстегнул пиджак и, просунув в лацканы большие пальцы, распахнул его во всю ширь. – Оттуда и наряд, – добавил он с театральным жеманством.
– В восьмидесятых я много времени провела в «Студии пятьдесят четыре» в Нью-Йорке, – сказала Катрин.
– Язнаю парочку тамошних тусовщиков, – дерзко отпарировал Терри, – но здесь у нас было покруче: «Волынка», Бобби Макги, «Вест-Энд-Клаб», «Анабель»… до фига. Эдинбург – вот настоящая родина диско. В Нью-Йоке предпочитают об этом не вспоминать. Здесь это был больше… андерграунд… но в то же время и мейнстрим, если ты соображаешь, к чему я клоню.
– Нет, не понимаю, – настойчиво сказала Катрин.
Настала очередь Терри соображать. Это ж бред какой-то, размышлял он: некоторые тёлочки из янки начинают чего-то вякать, когда всё, что от них требуется, это отвечать вежливо, рассеяно кивать, как вела бы себя любая настоящая тёлка из местных.
– Долго объяснять, – сказал Терри, потом добавил: – Чтоб понять, о чём я, ты должна была бы побывать здесь в то время.
СИНИЕ ГОРЫ, НОВЫЙ ЮЖНЫЙ УЭЛЬС, АВСТРАЛИЯ
СРЕДА, 7.12
Меня отнесли обратно в палатку. Мной занялась Хелена. Волосы её собраны в два поросячьих хвостика, глаза красные, как будто она плакала.
– Ты так обхуячился, не понимаешь даже, что я тебе говорю.
Говорить я точно не могу. Я обнимаю её за плечи и пытаюсь извиниться, но я в таком ахуе, что сказать ничего не могу. Я хочу сказать ей, что лучше подружки у меня никогда не было, да вообще ни у кого не было.
Она взяла мою голову в ладони.
– ВНИМАНИЕ. КАРЛ, ТЫ МЕНЯ СЛЫШИШЬ?
Это примирение или встречное обвинение, не понимаю…
– Слышу… – тихо отвечаю я, потом, услышав собственный голос, от удивления повторяю с большей уверенностью: – Я тебя слышу!
– Как тебе это сказать, не знаю… фак. Звонила твоя мама. Отец очень болен. У него случился удар.
Что…
Нет.
Не дури, только не мой старик, всё с ним в порядке, он в прекрасной форме, да он здоровей меня…
Но она не шутит. Ни хуя она не шутит.
БЛЯ… НЕТ… ТОЛЬКО НЕ МОЙ СТАРИК… МОЙ ОТЕЦ…
Сердце моё в панике забилось в груди, я вскочил и пытаюсь найти его, как будто он здесь, в палатке.
– Аэропорт, – слышу я свой голос. Голос выходит из меня. – Аэропорт… дома, магазины…
– Что? – переспрашивает Селеста Парлор.
– Он говорит, что хочет поехать в аэропорт, – говорит Хелена, она понимает мой акцент, даже когда я в кашу.
– На фиг. Сегодня он не в состоянии никуда ехать. Никуда ты не поедешь, дружок, – сообщает мне Риди.
– Посадите меня на самолёт, – говорю, – пожалуйста. Сделайте подгон.
Они видят, что я не шучу. Даже Риди.
– Без вопросов, старина. Ты не хочешь переодеться?
– Просто посадите меня на самолёт, – повторяю я, заело пластинку, – посадите меня на самолёт.
О господи… мне нужно добраться до аэропорта. Я должен его увидеть. Нет, не хочу.
НЕТ
НЕТ, НЕ МОЖЕТ БЫТЬ, Я НЕ ВЕРЮ
Нет.
Я хочу запомнить его таким, какой он был. Каким он останется для меня навсегда. Удар… какой ещё, на фиг, удар…
Риди качает головой:
– Карл, от тебя несёт, как от старого пса. В таком состоянии тебя в самолёт не пустят.
Настал момент… не полной ярости, но частичной управляемости. Воспитание воли. Как, должно быть, ужасно всегда быть трезвым, всё время терпеть узды воли, не иметь возможности сбросить их, сдаться на время. Но я сдался в совсем неподходящий момент. Я задержал дыхание. Попытался открыть глаза и навести фокус, победить шум и несуразицу и поддержать захлопывающиеся веки.
– Что я тебе говорю?
– Да, Карл, я поняла, ты хочешь, чтоб я посадила тебя на самолёт, – говорит Хелена.
Я киваю.
Хелена вдруг и внешне, и голосом стала похожа на мою мать.
– Не думаю, что это реально осуществить прямо сейчас, но таково твоё желание. Вот твоя сумка. Я захватила твой паспорт и забронировала билет на свою кредитку. Его можно забрать на стойке «Бритиш-Эруэйз» в аэропорту. Вот номер брони. Сейчас я отвезу тебя в аэропорт.
Всё это она сделала для меня. Я смиренно киваю. Он лучше всех.
– Спасибо за всё. Я отплачу… я разберусь, приведу себя в порядок.
– Это ещё далеко не всё. Ты – эгоистичный урод, ты же хотел убить себя!
Я громко смеюсь. Что за чепуха. Если б я хотел убить себя, я б не выбрал для этого наркотики. Я бы спрыгнул с… ну, с утёса, что ли. Я просто пытался кого-то найти.
– Не смейся надо мной, – кричит она, – ты заглотил кучу таблеток и отправился один гулять по лесу.
– Да я просто перебрал с наркотой. Я хотел бодриться. Теперь я должен увидеть отца, о боже, бедный мой папа…
Селеста обняла меня.
– Давно он не спал? – спросила Хелена Риди.
Прости меня, Хелена… я слаб. Я снова бегу. Тяну до конца, а потом сбегаю от того, к чему стремился: Эльза, Элисон, Кандис, теперь ты. И все остальные, которые я не подпускал так близко.
