– Всё понятно. Где Голли? – снова спросил я.
Весьма возможно, что мутант-коротышка уже вписался в какую-нибудь передрягу. Меня, однако, удивляет Биррелл, он же среди нас вроде как самый благоразумный.
– Ему стало плохо. Он наблевал на спину девушке, с которой танцевал. А где Терри? Мне одному пришлось убирать трёх упырей. Где вы были?
– Не в курсе, Билли. Пойду их найду. Жди здесь.
Терри сидел рядом с Голли, вид у которого был помятый. Внизу на чёрной футболке подсыхал блевотин, потные волосы встали дыбом, он тяжело дышал, глотая воздух. Терри же ухмылялся и прикалывался вовсю.
– Второсортный материальчик-то, – ревел он Хедре и какому-то немцу. – Посол несчастный. Эй, Гэллоуэй, веди себя, как подобает «хибз», мать твою, – и, указывая на Голли, запел: – Или же ты просто переодетый «джем-тарт»… говно-говно-говно-Гэллоуэй… Тут он вдруг кивнул мне: – А где Белка-шпион? Видел я тут, как он всадил пару гвоздей. Он совсем уже потерялся. Те чуваки к нему даже не заводились. Не может он больше пить, не держит алкашку. У него, наверное, в голове гонг прозвенел, – засмеялся Терри, – остались секунды! Динг-донг! – И она начал петь тему из «Белки-шпиона»: – У него в запасе хитрых штучек тьма, даже злые разбойники не приложат ума… пуленепробиваемая куртка…
Тесен мир? Да это просто глобус для начальных классов, так мне показалось, когда к Терриному фрицу подошли друзья и один из них – Рольф. Мы тут же признали друг друга и пожали руки.
– Мы идём на вечеринку, – сказал Рольф, неодобрительно глядя на пивной угар и умпа-умпа-бэнд, который всё ещё играет, – там музыка получше.
Это по мне.
– Четкач, – говорю.
Парни, может, это слово и не знают, но вряд ли кто понял меня неправильно. Говорят, что язык тела составляет как минимум пятьдесят процентов общения. Я, конечно, в это не разбираюсь, но думаю, что слова и речь переоценивают. Вот танец не врёт, музыка не врёт.
– Я вписываюсь, – сказал Терри, – здесь какой-то разнос пошёл, пиздец. Тут он начал говорить, как тот очкастый мальчонка в феске, один из друзей Белки-шпиона. – Придётся нам закормить его таблетками, пока он не убил кого! – И, вернувшись к своему тембру, добавил: –Вернём ему вибрацию любви, так-скать. А то он уже решил, что сидит в грёбаной «Последней миле» и сейчас время последнего заказа!
Мы зацепили Билли и порулили бурно шатающейся тусой к выходу с поля, спотыкаясь о крепления палаток. Прохожие, смотря на нас, нервничают, мы и впрямь как выбившиеся из сил лососи, которые еле гребут против течения, чтоб отложить икру. Как только мы вышли с поляны, я стал постепенно приходить в себя. Мы направились к центру города, а мои мысли вернулись к этой пташке – Сью. Я думал, как мы могли бы повеселиться, и о том, что так бухать нельзя, и надо ж было так затупить и облажаться, надравшись этим стариковским пойлом. Мы идём как будто уже очень долго. Билли плетётся сзади, всё потирает кулак. Вдруг он кричит:
– А ты где был, Лоусон, ёб твою? Где ты был?
Терри только засмеялся и давай отмазываться, отшивать его, как бухого:
– Да-да, конечно, Билли, всё в порядке, конечно, конечно…
А вот я забеспокоился, потому что Билли матерится редко, если вообще матерится. Это он в своего старика такой. Его младший брат Рэб матерится как сапожник, впрочем как и все мы.
– ГДЕ ВЫ БЫЛИ, СУКИ, БЛЯДИ! – злобно заорал Билли на всю тёмную улицу, и все обернулись.
– О-па! – Рольф подошёл ко мне. – С таким, какой он сейчас, мы на вечеринку не попадём. А вместо этого нас, возможно, арестуют.
– Ещё пиздец как возможно, – засмеялся Терри. Он приобнял Хедру, и ему всё похуй.
Я немного отстал, чтоб успокоить Билли. Я положил ему руку на плечо и говорю:
– Не горячись, Билли, мы хотим на тусень попасть, мать твою!
Билли остановился и так и застыл, потом подмигнул мне и посмотрел так, будто ничего не произошло.
– Я спокоен, – говорит, – абсолютно спокоен. Потом он обнял меня и сказал, что я всегда был и остаюсь его лучшим другом. – Терри и Голли мне тоже очень дороги, но ты мой лучший друг. Помни об этом. Иногда я с тобой жёстче, чем с другмим, но это потому, что ты способен. На многое, – произнёс он почти как угрозу. Я таким Биррелла уже сто лет не видел. Бухло прям в голову ударило, а в глазах толпятся черти. – Ты на многое способен, – повторил он. Потом уже про себя он сказал: – Беспредел.
Я хоть и не понимаю, о чём это он, однако его отношение ценю. Во «Флюиде» сейчас, наверное, тоже нормально, но здесь просто охуенно, я смеюсь, и в кармане у меня позвякивает. И я шлёпнул его по спине. А мы тем временем уже идём через пустырь возле запасной ветки и заходим в огромную промзону. Везде свет, стоят грузовики, и впечатление такое, что здесь ещё кто-то работает. Клуб, рейв, или, как говорят немцы, «вечеринка», проходят в старинном, похожем на громадную пещеру промышленном здании, занимать которое, понятное дело, им никто не разрешал. Вокруг как будто работающие фабрики и конторы. Я обернулся к Голли.
– Если эту малину не зашухарят в ближайшие двадцать минут, я лизку у Терри крайнюю плоть, – засмеялся я, но бедный коротышка всё ещё слишком бухой и не может ответить.
И вот мы внутри. Голли стёр почти весь блевотин с футболки и застегнул до упора свой «пилот». Я рад, что мы наконец дошли, потому что, пока мы шли, на улице заметно похоладало.
Вокруг импровизированный диджейской сцены выставлены пары колонок – обычная саунд-система, однако оборудование, похоже, может выдать хорошего децибела. Народ постепенно собирается, и я думаю, как было бы здорово здесь сыграть.
Линия баса, понятное дело, пульсирует по всему помещению, рикошетом отскакивая от стен, резонируя, и вот брошена наконец первая мелодия, и всё вокруг зажигается, и такое взрывное возбуждение можно испытать только в большой тусе.
Биррилл вроде и сам уже угомонился, ещё до того, как мы его закормили таблами под завязку. Эти вибрации и музыка у него, похоже ассоциируются с миром. Немцы – офигенные. Рольф – с Гретхен, Гудрун и Эльза тоже здесь, и я чрезвычайно рад, что у Гретхен есть подружки, и не одна. Смотрятся они как форварды пиздо-бундеслиги, но в моём состоянии любая девчонка такой может показаться: таблетки уже проклевываются, прорезаются сквозь мутные алкоголически слои, восстанавливая некоторую чёткость и ясность зрения. Я наткнулся на Вольфганга и Марсию.
– Ты ведь поиграешь пластинки, так?
– Я ужасно жалею, что не взял с собой сумку, да хоть бы несколько пластинок.
– Всегда что-то остаётся на потом, – говорит.
Тут в разговор вмешалась Марсия:
– Ваш друг, тот, с волосами, он очень странный и шумный. Ночью он пришёл к нам в комнату и встал в ногах кровати… я увидела его во тьме с этими его волосами… и одежды на нём не было… я даже не знала, кто он такой…
На это Вольфганг рассмеялся, и я тоже расслабился.
