Покончив с занавесками, Нина смотрит на меня отсутствующим взглядом, словно пытаясь решить в уме какую-то сложную задачу. Я ежусь, но, кажется, не от холода. Никак не могу избавиться от воспоминаний о нашей последней встрече в кафе, когда она смотрела на меня полными жалости глазами. Жалости, которую испытывают к незнакомому человеку, с которым происходит что-то нехорошее.
Объясни, что все это значит, — требую я.
Что «все»?
Что это за зеленое свечение? Что происходит, когда проходишь сквозь него? Почему ты сделала вид, что не знаешь меня, когда я подошел к тебе в кафе?
Нина хочет что-то сказать, но я еще не закончил.
Откуда ты знаешь мое имя, если мы не были знакомы? Как так вышло, что ты живешь на одной улице с Майком, но ходишь в другую школу?
Вспоминаю перекресток у школы, изорванную белую ленту и разоренный мемориал.
И кто, черт возьми, испортил памятную доску, посвященную памяти моей девушки?
Нина указывает глазами на лестницу. Наверху, за перилами, виден вход в неосвещенный коридор.
Не говоря ни слова, она медленно выскальзывает из прихожей, и я бреду вслед за ней, ориентируясь по единственной горящей в доме лампочке — над кухонным столом. Нина закрывает за мной дверь, и мы оказываемся в помещении, где все окрашено в желтый цвет. Желтые шкафы, желтые столешницы… Даже стулья в кухне из желтого пластика. Глядя на них, кажется, что им место не в доме, а в конференц-зале космического корабля. Нина проходит в другой конец кухни и закрывает вторую дверь, за которой видна еще одна лестница.
Не хочу, чтобы брат нас слышал, — говорит Нина, — ты и так его уже напугал.
Только сейчас обращаю внимание на то, что одежда на Нине на домашнюю не похожа. На ней джинсы и свитер. Она либо встала слишком рано и успела одеться, либо не ложилась.
— А что с ним?
Он болеет, — отвечает Нина, помешкав. Я его еле уложила, и тут появился ты. Зачем ты прошел через портал? — спрашивает она неожиданно, всплескивая руками.
Я, часто моргая от удивления, гляжу на нее. Это не я должен объяснять ей, что и как сделал и зачем, а она.
Ты хотя бы понимаешь, где находишься? — спрашивает Нина.
Понятия не имею. Зато точно знаю, в каком я настроении. Сейчас я здесь все разнесу. В клочья.
Прошу тебя, успокойся, — говорит Нина, закрыв глаза и потирая рукой лоб. — Сейчас ты в моем доме — но там, где живешь ты, это не мой дом. Я не могу точно сказать, почему так получается, но… мы с тобой живем в похожих местах, хотя между ними и есть некоторые различия.
Где-то в передней части дома хлопает дверь.
Нина резко оборачивается и смотрит туда, откуда мы только что пришли.
Оуэн? — зовет она.
Это я, — отвечает женский голос. — А ты рано встала сегодня.
Слышно, как говорившая женщина бросает на стол связку ключей, потом, судя по скрежету «молнии», снимает куртку или сапоги. Нина в панике поворачивается ко мне и, схватив за руку, пытается оттащить к двери черного хода в задней части кухни. Я упираюсь ногами в пол. Она пытается преодолеть сопротивление, но ее сила и вес — ничто для бывшего футболиста.
Ты должен спрятаться! — шипит она.
Кто это?
Прошу тебя, пойдем туда, пожалуйста!
Нина с трудом тащит меня к двери черного хода, но когда ей удается схватиться за медную ручку, выясняется, что замок заперт. Она машинально шарит по стене, стараясь нащупать ключ, висящий на крюке, но его там нет. Я сам, не выдержав, пытаюсь надавить на ручку в надежде, что она всё-таки поддастся, как будто удвоенные лихорадочные старания могут как-то воздействовать на замок.
Женщину в прихожей разбирает кашель курильщика. Звук приближается к кухне. Нина, развернувшись, смотрит на меня, как на вещь, которую она украла, с ужасом человека, понимающего, что полицейские вот-вот ворвутся в дом. Ее глаза, лихорадочно пошарив по кухне, останавливаются на двери, которую она закрыла, когда мы пришли.
Туда! — шипит она, схватив меня за руку.
Ни за что…
Через пятнадцать минут тетя Кэр будет спать как убитая, — побудь, пожалуйста, пока в моей комнате.
А потом что?
Поднимаясь по ступенькам, я хочу еще что-то сказать Нине, но звук женского голоса, принадлежащего, надо так понимать, тете Кэр, заставляет меня поспешить. Вскарабкавшись по ступенькам, я оказываюсь на площадке второго этажа.
Оуэн сегодня пойдет в школу, как мы договаривались…
Пойдет, — соглашается Нина.
Слышен чей-то вздох, потом кто-то хлопает дверью кухонного шкафа.
Вот и отлично. Трудная выдалась ночка. Посади его на автобус, а я пойду спать.
Нет, постой, я разогрею тебе блины! — говорит Нина неестественно высоким голосом.
Блины?
Я все равно хотела разогревать — для Оуэна.
Я чувствую легкий запах подгорающих блинов.
Да нет, спасибо, — говорит тетя Кэр с полным ртом. Судя по голосу, она подошла к двери и намеревается подняться. — Какая же всё-таки дрянь эта диетическая еда.
Спокойной ночи! — почти что кричит Нина.
Тетя Кэр взбирается по лестнице, топая тяжелыми ногами. Я отскакиваю подальше от перил.
Справа две двери, обе закрыты. Слева еще одна, открытая, за ней другая, судя по всему, ведущая в ванную комнату. По коридору можно пройти в глубь дома, но что там, за углом, мне неизвестно. Из трех комнат только одна может оказаться спальней тети Кэр, поэтому вероятность ошибки не так уж велика. Пригнувшись, я бегу к открытой двери и, влетев в спальню, закрываю за собой дверь. Замок с легким щелчком закрывается. Женщина поднимается на площадку второго этажа и останавливается, чтобы перевести дух. Слышно, как она что-то жует. Потом шаги приближаются к комнате, в которой нахожусь я.
Жду, затаив дыхание.
Тетя Кэр входит в спальню на противоположной стороне коридора. Испытывая колоссальное облегчение, я прислоняюсь к двери и сползаю на пол. В комнате раздается кашель, и я резко оборачиваюсь.
На кровати, прислонившись к украшенной футбольными мячами спинке, сидит Оуэн с игровой приставкой в руках. Когда я вошел, он, очевидно, потерял интерес к игре и теперь смотрит на меня, как будто в его спальню ворвалось чудовище.
Прости… дверью ошибся, — говорю я шепотом. Поднимаюсь, чтобы выйти из комнаты, но, подумав, оставляю эту мысль. Маловероятно, чтобы тетушка успела уснуть за такое короткое время, а что будет, если она меня поймает, я не знаю. Обернувшись, смотрю на мальчика. Вид у него по-прежнему испуганный.
Слушай, ты не возражаешь, если я у тебя здесь посижу?
Он открывает рот, чтобы заговорить, но потом, так и не сказав ни слова, молча кивает. Волосы у него темнее, чем у сестры, но карие глаза точно такие же, и веснушки на носу тоже.