— У противника убито свыше полутора тысяч…
— Плевать! Это поражение, господа! Это наше поражение. Капитан Денисов!
— Слушаю, господин полковник!
— Знамя утопить в болоте, разбойников повесить. Распорядителем экзекуции назначается рядовой… рядовой… вот он.
— Закреневский. Но он же подпоручик?
— Я сказал — рядовой! Выполнять!
Документ 16
«МЕМУАР О РАБОТАХ ПО МАТЕМАТИКЕ, КОТОРЫЙ Я ИМЕЛ ЧЕСТЬ ПЕРЕДАТЬ ЕГО ЦАРСКОМУ ВЕЛИЧЕСТВУ
Большой угломер с телескопом, с четырьмя стеклами, в футляре.
Большой уровень с отвесом к телескопу и к диоптрам, самый удобный и самый точный.
Другой большой уровень в стеклянной трубке, в которой находится пузырек воздуха.
Другой уровень того же фасона, самый маленький из всех, для проведения воды.
Другой двойной уровень, для использования в разнообразных работах.
Большая готовальня, из самых хорошо отделанных и самых необыкновенных.
Два наугольника разных фасонов с полукруглым транспортиром в футляре.
Большая медная буссоль в футляре.
Пантограф, или инструмент для превращения большого в малое и малого в большое и для всех видов чертежей.
Пропорциональный циркуль с подвижной крышкой, деленной на прямые линии и круг.
Циркуль для проведения всякого рода эллипсов и овалов.
Подставка для установки всякого рода инструментов в поле.
Малый письменный прибор, украшенный серебром, самый удобный.
Три трактата об устройстве и принципах пользования математическими инструментами, в шести частях.
Трактат о пользовании глобусами и все то, что есть самого любопытного относительно движения звезд.
Трактат о физических экспериментах.
Трактат об устройстве и использовании астролябий.
Куплено царскому величеству математических инструментов на шесть сот на двадцать гулдинов. Афанасей Татищев покупал.
Помянутые денги выдал с роспискою и записал: „выдал и записал в день 3 июня“.
Канцлер Ростопчин».
ГЛАВА 16
— Что ни говори, Матюха, а супротив нашей эта землица вовсе негодящая выходит! — Старший унтер-офицер Кулькин оперся на лопату и перевел дух. — Камни тута одни да песок. А у нас воткни оглоблю, через неделю яблоня вырастет.
— Оно так, — согласился работавший рядом гвардеец. — Да только ведь барская она, не своя…
— Ну ты дурачок, Матвей! — В голосе унтера прозвучала насмешка. — Царские указы не читал?
— Которы?
— Те, что надо, дурень. Не знаю, как прочие, но я свои сто десятин выслужил.
— Нешто в отставку пойдешь, Лексан Юрьич?
— Зачем? Куды же мне без гвардии? Мне без гвардии никак нельзя. Подпишу бумагу на полный пенсион — служить, пока в силе, а там до самой смерти по пол сотни рублей в год получать буду. Серебром! А то на офицерски курсы пойду, как их превосходительство советовали. В дивизии таки открывают, говорят, и струмент математический государем прислан.
— Не-е-е, а я, как срок выйдет, домой вернусь. Хутор Глинище, может, слыхал?
— На берегу Медведицы который? Бывал даже там по молодости. От Царицына-то всего ничего.
— Ага, он и есть. Приеду, значится, весь из себя герой в медалях, и в первую голову женюсь.
— Дело хорошее. А потом?
— Да не знаю. Если жив останусь, то и придумаю чего, — солдат кивнул на погибших, для которых они и копали могилы. — Наше дело такое…
— Не боись, — подбодрил унтер и ткнул пальцем за спину, где другая команда торопливо забрасывала землей яму с застрелившимся час назад подпоручиком Закреневским: — Видишь? Нарушил господин офицер слово о сбережении солдат, данное государю императору, совесть его со свету и сжила. Теперь вот без отпевания, как пса какого…
— Храбрый человек был, — пожалел самоубийцу Матвей.
— Храбрость-то с дуростью не путай! И вообще, хватит базлать, работу заканчивать надобно! А то, вишь, батюшка уже кадило раздувает.
Священника, рекомендованного в дивизию лично отцом Николаем, тем, что из Красной гвардии, уважали. Именно уважали, но не любили за тяжелую руку и своеобразные епитимии, накладываемые на согрешивших. Положит, бывало, прочитать двести раз «Отче наш», да не просто так, а во время учебной сабельной рубки. Или полтыщи земных поклонов в полном снаряжении да с набитым песком ранцем. А до места поклонов еще бежать три версты, а после них по мишеням тридцать патронов выпустить. Изверг, как есть изверг. А сам стоит рядышком, в бородищу ухмыляется. И попробуй слово поперек сказать — брови нахмурит, старые шрамы на лице кровью нальются… Жуть! Лучше не грешить.
Страшная головная боль с постоянными приступами тошноты не выпускала полковника Бенкендорфа из шатра. Он лежал на раскладной походной койке под клетчатым трофейным пледом и прислушивался к доносившимся снаружи звукам. Вот затихло шорканье лопат о землю — гвардейцы закончили копать могилы. М-да… едва ли не четверть состава отряда останется здесь навечно, а если считать гусар, то почти треть. И все из-за одного мерзавца… с помощью самоубийства сбежавшего от суда и виселицы. Разжалование было только первым шагом к петле. Сбежал. Ах, как благородно — тонкая ранимая душа дворянина не выдержала участия в казни захваченных шотландцев. Ублюдок!
— Шапки долой! — послышался голос капитана Денисова.
И тут же глубокий бас отца Димитрия завел заупокойную службу. Но что это? Молитва прервалась громким возгласом:
— Срочно позовите Его Превосходительство! Государственное дело!
Какого черта, прости господи? Александр Христофорович растер лицо руками в надежде, что его цвет хоть немного будет отличаться от зелени мундира, и попытался подняться на ноги. Но тут же коварный потолок поменялся местами с полом, и вбежавшие офицеры обнаружили своего командира лежащим ничком. По счастию, пребывающего в полном сознании.
— Г-г-господин п-п-полковник! — Капитан Денисов совершенно бледен и заикается, что раньше за ним не замечалось. — С-с-срочно т-т-требуется в-в-ваше п-п-присутствие!
— Неужто самого Нельсона поймали?
Офицер шутку не поддержал и отвел взгляд:
— Х-х-хуже…
Опираясь на плечо неизвестно каким образом оказавшегося тут старшего унтер-офицера Кулькина, Александр Христофорович встал, чуть покачнулся, удерживая равновесие, и решительно последовал к выходу:
— Показывайте.
Его повели на небольшой пригорок, где у свежевырытой общей могилы лежали тела гусар. Денисов, справившийся с заиканием, мрачно указал на одно из них, выделяющееся грязным, но когда-то белым мундиром среди красных с золотом ментиков и доломанов.
