— Какая Катюша?
— Представления не имею.
— Чудит генерал.
— Угу, он такой. Еще будешь?
Документ 17
«Ордер господину генерал-майору Ахтырскаго гусарскаго полку шефу и кавалеру Борчугову, № 199. Жительствующий в городе Калуге, гвардии прапорщик Петр Демидов, в письме ко мне от 8-го сего месяца, прописывает оскорбительной для него поступок вашего превосходительства, причинивший страх всем в его доме, а двум его дочерям и опасную болезнь от испугу произшедшую, когда ваше превосходительство 6-го числа нынешняго месяца, в третьем часу ночи, обще с господином гражданским губернатором и кавалером Лопухиным, со многими ввереннаго вами полку офицерами, песенниками и гусарами, всего более ста человек, пришед к окнам его дому, все вдруг с барабанным боем, логиками и трещотками произвели необыкновенной и нечаянной на то время шум, упоминая притом, что таковыя ночныя гулянья безпокоющия обывателей и прежде сего нередко чинились, и просит имянно: „о таковом вашего превосходительства поступке изследовать и дерзновенность сию удержать, а тем совершенно облагодетельствовать не только его, но и всю тамошнюю обиженную вами публику“. Я не упоминая ныне о всей публике, в разсуждении что жалоба сия приносится одним, предписываю вам: во-первых увеселениями своими ни в какое время не причинять безпокойствия другим, воздерживая от сего, по долгу вашему, всегда и подчиненных вам, за коих вы, как за себя, ответствуете; а за сим имеете мне точное и обстоятельное, противу вышеписаннаго, прислать объяснение.
Гр. Ростопчин.
Мая 11 дня, 1801 г. Санкт-Питербург». (Приписка рукой императора Павла Петровича — «Видеть желаю сих безобразников лично всем полком немедля».)
ГЛАВА 17
Флагманский линейный корабль слегка покачивался на мелководье Финского залива, но даже более сильное волнение не смогло бы помешать двум расположившимся в роскошной каюте джентльменам выпить чаю. Один, правда, боролся с тошнотой от морской болезни и с трудом скрывал эту борьбу, но держался в высшей степени достойно. Английский моряк — это, знаете ли, не профессия и не призвание, и даже не состояние души. Английский моряк — особая нация, венец творения Господа, всегда хранящего Англию. Так было, так есть, так будет. God, Save England!
Чаепитию не мешала далекая канонада — случись она ночью, не будет лучшей колыбельной просоленной ветрами всех морей душе. А если бы всевышний дал талант композитора, то гул каждого сражения стоило переложить на ноты и потом, длинными зимними вечерами, слушать их в исполнении камерного квартета. А самому сесть перед камином, укрыть ноги пледом, велеть зажечь свечи, раскурить длинную трубку с янтарным мундштуком и предаться воспоминаниям под херес и тревожный рокот струн. Битвы… музыка… поэзия… они похожи, недаром лучших в них венчают лавровым венком. Случайно ли?
— Кстати, о хересе! Как вы к нему относитесь, сэр Артур? Точнее сказать, к его вкусу?
— Более чем благосклонно, дорогой сэр Горацио! — откликнулся собеседник, пожилой мужчина с короткой, располагающей к апоплексии шеей и непомерно большим носом на красном лице. — Действия этого petite caporal в Испании не нанесли ущерба вашим подвалам?
— Его флот сам с энтузиазмом восполняет мои запасы.
— Весьма благоразумно с их стороны.
— Конечно. Степень благоразумия капитанов купеческих судов напрямую зависит от количества нацеленных на них пушек.
— Кроме…
— Да, вы правы, кроме этих чертовых русских. Они упрямы, как ослы.
— И опасны, как медведи!
— Я бы не был так пессимистичен и категоричен, сэр Артур. Слава русской армии как противника сильно преувеличена. Да, одержанные в прошлом победы… но над кем? Их противниками были турки да дикие персы!
— Но шведы? Но Пруссия?
— Когда это было? Даже не смешно.
— А французы? Наполеоновы генералы…
— Ах, оставьте! Какие генералы? Возомнившие о себе вчерашние булочники, аптекари и сапожники, еще недавно не знавшие, с какой стороны заряжается пистолет.
— Может быть, может быть… — с сомнением протянул краснолицый. — Но если русские разучились воевать, то что обозначают наши трехнедельные эволюции вблизи фортов Кронштадта, обошедшиеся в три фрегата и один линейный корабль? Пусть шведские, но тем не менее… Чьим неумением это можно объяснить?
Первый из собеседников совершенно непочтительно забросил ногу за ногу и подпер подбородок единственной рукой, поставив локоть на колено. Его лицо, бледное от природы, медленно налилось краской гнева. Впрочем, голос стал спокойнее и бесстрастнее:
— Это объясняется, сэр Артур, скверным командованием сухопутными силами, посланными взять русскую столицу. Именно взять, а не штурмовать, так как те несколько полков, оставшихся в Петербурге, нельзя считать серьезной силой, способной к сопротивлению. Благоприятнейший момент! Но что же мы видим?
— Вы меня обвиняете?
— Боже правый, конечно же, нет! Мы не в парламенте, поэтому я лишь отвечаю на ваш вопрос. Ответьте и вы — где сейчас двенадцать тысяч человек и примерно столько же шведов? Молчите?
— Они сражаются, сэр Горацио!
— Это все, что знает командующий десантом? Теперь второй вопрос — с кем они сражаются? По нашим сведениям, в городе не более десяти тысяч русских солдат.
— Но…
— Именно, сэр Артур!
Контр-адмирал Артур Филлип достал платок и промокнул пот. Черт побери, угораздило же на старости лет получить командование над сухопутными крысами!
— Я немедленно отправляюсь…
— К чему такая спешка? — Нельсон снова излучал радушие и любезность. — Мы же собирались выпить хересу, не правда ли?
Минька Нечихаев считал, что им несказанно повезло сегодня и из всех изб в Воронино аглицкий генерал выбрал именно его дом. Не совсем его, конечно, но отчим Касьян Нечихай так давно перестал быть чужим, что… Тут в Минькиных знаниях зиял изрядный пробел, потому что родного отца он не помнил, и сравнивать было не с кем.
А англичане… да оне почти как люди, вот ей-богу! Всего лишь из дому переселили в хлев, но самих пальцем не тронули. Даже бабку Евстолию, которая лет пять с печи не слезала, просто на улицу вынесли и с крыльца бросили. Могли ведь и зарубить, как зарубили соседей — дядьку Ивана с теткой Матреной. А эти добрые! Корову только зарезали… жалко. И курей всех поели в один присест.
В хлеву тихо и пусто. Пусто от того, что поросей тоже забрали. А тихо… Перепуганная Дашутка, младшая сестренка, против всякого обыкновения, не хнычет, только глазенками забавно хлопает да озирается непонятливо. Третье лето ей ишшо — глупая совсем. Самому-то Мишке опосля Троицы в аккурат десять стукнуло — мужик совсем, хотя и худосочный.
— Как же без коровы-то? — Мать перебирала побелевшими пальцами край передника. Вот-вот взвоет дурным бабьим голосом, начнет причитать так, что лучше бы умереть, но только не слышать.
