* * *
Деваться некуда – волею судеб и сумасбродством командира красногвардейского батальона вознесенный к сияющим вершинам карьеры Мокей Парфенович Овцов развил бурную деятельность. И в первую очередь постарался как можно скорее избавиться от неожиданных благодетелей, чего, кстати, те сами и требовали осуществить в кратчайшие сроки.
Сколько седых волос прибавилось на голове нового губернатора за прошедшую ночь, так и осталось неизвестным, но наутро две крепкие посудины, вполне мореходные, по уверениям владельцев, ожидали пассажиров на набережной почти у самого кремля.
– Расшивы, – с видом знатока заявил Иван Лопухин, едва ступив на сходни.
– Или шнявы. – Федор Толстой устраивать спор не собирался, но раздувающаяся от спеси и осознания собственной правоты морда лучшего друга требовала вмешательства. – Если вообще не шитики.
– Фи, Теодор! – Старший лейтенант презрительно оттопырил нижнюю губу. – Ты их еще насадами назови или фелюгами! Поверь знающему человеку – это расшивы и ничто иное!
– Заткнитесь! – прикрикнул полковник Тучков и на всякий случай уточнил: – Заткнитесь оба.
– Но Александр Андреевич…
– Мы идем в Персию, значит, наши корабли будут называться стругами или челнами. Стругами – предпочтительнее. Традиция, господа офицеры! А несогласные могут отправиться пешком по тому же самому маршруту. Или по иному, но тоже своим ходом.
Лопухин восхищенно поцокал языком – командира определенно ждет большое будущее. Так изящно и не обидно послать всех по известному адресу способен только человек с задатками великого полководца. За это стоило бы выпить, но, как выяснилось вечор, ныне сие занятие приравнено чуть ли не к бунту против престола и православной веры. И куда мир катится, однако?
– Грузимся! – Полковник решительно прошел на посудину и, с удивлением обернувшись, спросил у последовавшего за командиром Толстого: – А вы куда собрались, господин капитан?
– В Персию, а что? – тот удивился не меньше.
– В таком случае извольте принять командование вторым… э-э-э… кораблем. Да, пусть будет кораблем.
– А Иван?
– Лопухин? – переспросил полковник. – Вы как двое из ларца, одинаковых с лица… Ладно, Ивана забирай к себе.
* * *
На пропахшей рыбой посудине, собственного имени не имевшей, Федора встретил судовладелец, малый со столь продувной физиономией, что сразу захотелось спрятать кошелек как можно дальше.
– Не извольте сумлеваться, ваши благородия! – заверил он. – На моей «ласточке» мы хоть до Персии, хоть до Царьграда враз домчим.
– Так уж и до Царьграда? – усомнился Толстой. – Посуху?
– Зачем? – В глазах Андрея Туробова, сына Владимирова, как назвался владелец струга, вспыхнул задорный огонек, а правая рука попыталась найти рукоять отсутствующей сабли. – Сначала волоком до Дону, а там прямая дорога за зипунами… то есть, я хотел сказать, в Царьград.
– Однако! – Заметивший многозначительную оговорку Лопухин нахмурился. – А пароход твое корыто догнать сможет?
Если Туробов и обиделся уничижительному прозвищу своей «ласточки», то виду не подал:
– Да запросто, ваше благородие. Им же баржа помешает полный ход дать.
– Какая такая баржа?
– Обыкновенная, с дровами. Каменный уголь у нас за редкость идет, так их сиятельство министр Беляков приказал все дома, что из дубовых бревен, разобрать да с собой увезти. Александр Федорыч завсегда запаслив был.
– Ты его раньше знал? – перехватил инициативу Толстой.
– Ясен пень. – Туробов погладил стриженную наголо голову. – Да кто же на Каспии не знает Беляк-шайтана?
– Как-как?
– Беляк-шайтан, а что? Лет десять-пятнадцать назад… – Судовладелец осекся. – Вы разве не слышали?
– Откуда?
– Вот оно как! – оживился Андрей Владимирович, обрадовавшийся свежим слушателям. – Это сейчас Александр Федорович остепенился, в купцы да министры выбился, а бывало… Любой нехристь в Астрабаде ли, в Дербенте ли, даже сам Гусейн Кули готов был наложить в шальвары при виде парусов атамана. Вы не поверите, господа офицеры, ну и шутки шутил Беляков в молодости – велел на парусе огурец нарисовать, а под ним две маленькие репки. Вблизи разница заметна, а вот издалека…
– Ля гранд кутак! – почему-то на смеси французского с татарским прокомментировал Толстой.
– Истинно так! – блеснул знанием иностранных наречий Туробов. – И вдували мы энтим самым… хм… ну вы понимаете? Эх, были времена!
– А кто сказал, что они прошли? – обнадежил Лопухин. – Зададим перцу басурманам?
– Да не вопрос! – с готовностью откликнулся судовладелец и опять привычным жестом поискал на боку саблю, невзначай обнажив поддетую под кафтан тонкую вороненую кольчугу. – Дуван дуванить по чести будем али по совести?
– Поровну, – успокоил Толстой и, уловив движение на головном струге, скомандовал: – Отчаливаем, братцы!
* * *
Ноябрь 1802 года. Париж. Тюильри
– Талейран, черт бы тебя побрал, козла старого! – Общение с Кутузовым не прошло бесследно, и потому грубые ругательства Наполеон произнес вовсе не по-французски. – О каких донесениях с русско-персидской войны может идти речь, если в Петербурге категорически отрицают наличие таковой? Кого вы хотите обмануть? А коли имеете нетерпение, то поезжайте в Голландию, купите там на рынке селедку и е… хм… пудрите мозги ей!
– Но мой император! – Гневная тирада не смутила опытного министра. – Мой император… царь Павел сколь угодно может отрицать свое причастие к военным действиям во владениях шаха, но наши источники в диване Блистательной Порты прямо говорят об обратном. Южное побережье Каспийского моря подверглось столь опустошительному нашествию, что его последствия сравнимы по ущербу с полчищами саранчи. Последняя, правда, не имеет привычки грабить дворцы и богатые дома. Унося с собой все, что кажется более-менее ценным.
– Эти варвары уводят людей в рабство?
– Нет, мой император, оно запрещено русскими законами. Но пойманных англичан обязательно вешают.
– За что?
– Обычно за шею, – пожал плечами Талейран.
Слова министра заставили Наполеона задуматься. Неужели царь Павел поверил в тот давний прожект индийского похода и начал самостоятельно действовать в этом направлении? Но как же не вовремя! Русские войска нужны сейчас в Европе, чтобы одним своим присутствием держать в напряжении невесть что возомнивших о себе австрийцев.
– Те еще суки! – вслух произнес император. Покатал на языке сочное русское слово и повторил: – Австрийские суки!
Талейран, не меньше Наполеона общавшийся с фельдмаршалом Кутузовым, согласился:
– Austrijsku mamu ipati-kolotiti.
