В бастионе сыро и холодно, но в самих камерах относительно сухо и тепло – не санатория, но жить можно. В задачу тюремщиков входит изоляция заключенных от внешнего мира, но никак не сведение в могилу в кратчайшие сроки. За некоторые преступления наказание просто обязано быть растянутым во времени. А работа на англичан – одно из них.
– Кто? – киваю на подскочившего с топчана арестанта с безумным взглядом. Остриженный наголо во избежание появления насекомых, черты лица искажены гримасой… нет, не узнать.
– Номер двенадцать дробь пятьдесят два, Ваше Императорское Величество, – не заглядывая в бумаги, отвечает Бенкендорф.
Роюсь в памяти. Кто у нас под таким номером? Фамилий и имен заключенные не имеют – запрещено.
– Дай-ка сюда! – протягиваю руку.
– Вот. – Соблюдая требования секретности, Александр Христофорович подает один листок из толстой папки. Правильно, о всех его операциях я знать могу, но о некоторых не хочу.
Так-так-так… палец ползет вниз по нумерованному списку. Как умудрились разместить здесь почти полсотни душ? Ага, вот вижу пометки – и в других бастионах сидят. Нахожу нужную строчку – это старший из братьев Воронцовых? Не похож совершенно.
– Где второй?
– Помутился рассудком и переведен в карантинную камеру. Если выяснится, что не симулирует, поместим в обыкновенную лечебницу.
– Хорошо, Александр Христофорович, пусть будет так.
Рассматриваю Воронцова. Тот молчит, приученный за время заключения к бессмысленности и бесполезности любых разговоров. Вообще-то оба брата считаются погибшими при случившихся в их имении крестьянских волнениях, и знают об этом. Теоретически они давно уже покойники, но этот, судя по всему, вовсе не хочет переходить от теории к практике. Надеется когда-нибудь выйти отсюда и сплясать на моей могиле? Блаженны верующие.
Бывший дворянин, бывший офицер, бывший граф, бывший канцлер… Вряд ли такое сиятельное лицо опускалось до прямой кормежки из английского корыта, тут все проще и сложнее одновременно. Не имея ничего против меня лично, братья являлись убежденными англоманами, и действия их могли нанести России ущерб больший, чем высадка Нельсона под Петербургом. Не верю, что лондонские шашни сучки Жеребцовой прошли мимо внимания русского посла в Англии, каковым тогда являлся младший.
Могли или нанесли, тут разницы нет никакой – разрушение любого Карфагена начинается с уничтожения его защитников.
– Жалобы, просьбы? – наконец-то заговариваю с заключенным.
У того единственный вопрос:
– Почему, Ваше Императорское Величество?
Государственный ум виден сразу – сумел, подлец, в одно-единственное слово вместить столько смыслов и оттенков, что иному дня не хватит их передать обычной речью. Тут и недоумение, и возмущение, и беспокойство дальнейшей судьбой… крик души недавнего любимца императора и баловня фортуны, в мгновение ока низвергнутого в Тартар мощным пинком, минуя ладью молчаливого Харона. Сам же все понимает, недоумение наигранное, но тем не менее спрашивает. Или удивляется непонятному и непредсказуемому скачку моей политики? Будто она раньше была предсказуемее.
Ответ стандартный:
– Сношение с врагами Отечества.
– Но…
– Заметьте, любезный, я сказал – Отечества, а не престола. Если второе можно как-то понять, хотя не одобрить, то первое приравнено к Иудину греху и прощению не подлежит.
– Мне жаль, Ваше Императорское Величество.
Угу, если бы он знал, как жалко мне. В стране катастрофически не хватает светлых голов. Да что там, просто грамотных людей, а образованнейший и умнейший человек сидит в камере без малейшего шанса когда-нибудь попасть на волю. Кадровый голод, черт бы его побрал! Через сколько лет дадут отдачу фабрично-заводские училища? Не поверите, но все умеющие читать и писать арестанты из улова по «Синей тревоге» работают на производстве. Мало того, у Кулибина две лучшие чертежницы – бывшие проститутки-алкоголички. Как руки перестали трястись… цены нет! И куда катится мир?
– Чего же тебе жаль? Того, что я избежал покушения?
Да, и такой повод к жалости заметен на изрезанном глубокими морщинами лице. Но вслух произносится другое:
– Не увижу Россию сильной и богатой.
– Полагаешь, что под английским башмаком она стала бы такой?
– В союзе с Англией – несомненно.
Упорствование в заблуждениях есть признак не сломленного тюрьмой характера. Младший-то послабее оказался.
– Чем можешь доказать свои утверждения?
Воронцов усмехнулся и позвенел тонкой цепочкой, идущей от ноги к железному кольцу в стене:
– Ничем.
– Но хочешь?
– Мои хотения кого-то интересуют?
– А если так?
– И вы мне предоставите возможность, Ваше Императорское Величество?
– От обратного.
– Простите…
– Ни о каких союзах с Англией и речи быть не может! Но укрепить Россию без оного ты поможешь! А вот ежели не получится, то это и станет доказательством твоей правоты. Лет через пятнадцать-двадцать.
Задумался и просчитывает варианты. Пусть думает и считает, мне-то что. Я при любом раскладе останусь в выигрыше – откажется, значит правильно в каталажке сидит, согласится – еще один умный человек поработает на благо страны. Предательства не боюсь, оно характером бывшего канцлера не предусмотрено. Даст слово и будет держать его даже в ущерб себе – эти убеждения вбиты в детстве посильнее любой англомании.
– Согласен.
Вот и ладушки! Это согласие нравится больше возможности сгноить в камере. Оно тоже неплохо, но всегда успеется.
Кому-то, может быть, покажутся странными столь резкие перемены моего настроения и мыслей – от злорадства и желания оставить навечно в каменном мешке к намерению приставить к государственному делу. Тут просто объясняется. Вам когда-нибудь приходилось стучаться в дверь к соседу с целью разбить тому рожу? И сколько раз все это заканчивалось совместными посиделками за бутылкой водки? Вспомните, прежде чем упрекать в непостоянстве.
– Александр Христофорович.
– Да, государь?
– Бывшего заключенного номер двенадцать дробь пятьдесят два перевести в более приличное помещение, переодеть, свободу передвижений ограничить, фамилию сменить.
– А имя?
– Имя, пожалуй, тоже.
– Будет исполнено, государь! – кивнул Бенкендорф. И уже бывшему арестанту: – Как желаете именоваться, сударь?
Тот ответил не задумываясь:
– Иваном Ивановичем Петропавловским.
– Петропавловским-Камчатским? – это мне вздумалось пошутить.
– Э-э-э…
Кажется, шутку не смогли оценить по достоинству.
