Дальгерт не видел, как сорвалась толстая арбалетная стрела, но слышал, как выдохнула толпа. Он знал, что не промахнется.
Не промахнулся и во второй раз, и в третий.
– Ну, вот и все, – довольно сказал старик. – Теперь дай поупражняться другим…
– Я вижу еще одного священника, – очень тихо сказал он. – Убежал, поменял сутану на одежду горожанина. Зовут брат Евхарт. Вон он стоит, в первом ряду. Единственный, кто положил руки на помост.
– Ты его ненавидишь?
– Да. Согласитесь, это очень маленькая просьба…
Евхарт почему-то в тот момент стал средоточием всех зол.
Старик незаметно подозвал распорядителя, шепнул ему что-то.
– А ты садись, садись пока. Тебя позовут.
Даль, ничего не видя перед глазами, сел. Уж лучше бы сегодня казнили его самого…
Руку кололо. Он опустил взгляд: святой знак. Стрела, перечеркнутая крест-накрест. Как он сказал? Передай тому святому отцу, который ненавидит своих учеников… Не Евстатиану же. Евстатиан не лысый. И уже умер…
Он говорил, как будто хотел скрыть от старика и второго схармата имя священника. Зачем скрывать?
Вопросы всплывали и так же медленно ложились на дно. Дальгерт даже не пробовал искать на них ответ. Словно это был уже не он, а какой-то совершенно другой человек. Священник из госпиталя, Даль не знал его имени и теперь уже не узнает, все время вставал перед глазами. Что означает – луна ушла? Почему он раскаивается? В чем?
Когда замертво упал третий священник, Ильра поняла, что стоит, закрыв лицо ладонями, и все равно смотрит. Ни отвернуться, ни убежать, как в дурном сне. Всего минуту назад она еще надеялась… почему-то надеялась, что в этом человеке осталось хоть что-то от прежнего Даля. Того, который пришел в «Воронье гнездо» чуть больше двух лет назад. Веселый, нищий, открытый. А может, он уже тогда умел предавать? Так же спокойно и деловито, как сейчас предавал слуг Спасителя?
Она смотрела, как уверенно, медленно Даль подошел к черному старику, обменялся с ним несколькими словами, положил оружие. Сел.
Неужели он не понимает, что только что сделал? И ради чего? Неужели только ради того, чтобы спасти свою никчемную продажную шкуру?
Виски ломило, не было ответа на вопросы. Одно желание – перестать видеть… и слышать… забыть. Оставить в памяти только того, прежнего…
Вот поднялся со скамьи еще один человек. Тоже взял арбалет. Вывели троих арестованных. Эти вели себя иначе, чем монахи. Пытались вырываться, корчиться, охрана их удерживала с трудом. Одного такого буйного они даже приковали к стене цепями, чтобы не мешал целиться непривычному горожанину…
Толпа замерла в ожидании.
И в этот момент тишины она очень ясно услышала тихий оклик:
– Ильра! Ильра Зэран! – позвал кто-то рядом изумленно и радостно.
Обернулась. Неподалеку от нее стоял человек, которого она не видела уже лет пять или шесть. Человек, когда-то в одночасье пропавший из города. И вот вернувшийся в тот самый момент, когда ей уже казалось – в мире остались только одни чужие, незнакомые люди.
– Лек! – прошептала она, мгновенно забыв о том, что творилось на помосте. – Лек…
Он сделал шаг навстречу. Улыбнулся неловко и сразу покраснел. Как в юности, покрылся пунцовыми пятнами.
Он протолкался к ней, положил руки на плечи. Она пошатнулась – если бы не толпа, давно бы, наверное, упала. Лек поддержал, неловко обнял.
Она улыбалась сквозь слезы, чувствуя невероятное облегчение. Наконец рядом снова есть кто-то, с кем можно поговорить, кто не обидится на ее нечаянную прямоту, кто помнит ее еще ребенком…
В те времена Лек жил по соседству. Это он когда-то первый угадал в ней талант мастера Слова и научил, что сделать, чтобы ее игрушки двигались.
Лек был намного старше, лет на пять. Но почему-то сверстники его недолюбливали. Ильра не понимала причин этой жестокости и часто его жалела.
Когда ей исполнилось пятнадцать, он пытался ухаживать за ней, но как-то неловко и отстраненно, словно по обязанности. Все больше пропадал в сарае, который гордо именовался мастерской.
А отец говорил: «Ох, дочка, поосторожней ты с этим парнем, что-то с ним не так».
«Не так» было много чего. Но Лек притаскивал откуда-то книги, и показывал ей разные хитрости мастерства. С ним не было скучно.
– Ильра! Живая! Я, как увидел, что гостиницу сожгли, не надеялся уже…
Она молчала, позволяя уводить себя из толпы.
Там, за спиной, кто-то кричал с помоста:
– Прошу вас… нет! Пусть стреляет монах! Пусть стреляет монах!
Там гудела толпа, и что-то выкрикивал распорядитель.
У Ильры кружилась голова, ей было уже не важно, куда и с кем она идет. Лишь бы отсюда. Лек вел ее сквозь толпу и настойчиво говорил что-то. Но разобрать удавалось лишь немногие слова.
– Ну… мы потом поговорим, ладно? Знаешь, что? Пойдем сейчас ко мне? Отдохнешь. Расскажешь, как жила. Ну? Соглашайся? Или…
Лек помрачнел, остановился. Заглянул в ее глаза:
– Ильра… у тебя семья, муж?
– Нет.
– Тогда пойдем. Пойдем-пойдем. У меня и вино есть…
Он снова повлек девушку в сторону от помоста, от ужаса и смерти. Вопросов больше не было. Сил – тоже. Усталость и болезнь сделали свое дело – Ильра не глядела по сторонам. Она и ноги-то переставляла с трудом…
В миг тишины, в то мгновение, когда вся площадь замерла не то в ужасе, не то в предвкушении новой смерти, Дальгерт услышал оклик где-то совсем близко:
– Ильра! Ильра Зэран!
Он не должен был этого услышать. Слишком коротким было мгновение, слишком много людей собралось.
Тихий оклик был как пощечина. Знакомое имя резануло. Ильра? Здесь? Откуда, как?
Он невольно вскинул взгляд и увидел. Вот же она. Вот она отвернулась, тоже ища взглядом того, кто ее окликнул. Вот увидела. Вот двинулся к ней тот, кто ее позвал…
Живая. Не потерявшая себя, не погибшая во время битвы, не ушедшая со священниками…
А потом Даль узнал его. Человека, позвавшего Ильру.
Ее обнимал и вот сейчас собирался увести с площади не кто иной, как мастер Лек. Тот, кто создает армию мертвецов. Тот, кто придумал для Даля столь страшный способ доказать чистоту своих намерений.
Это тебе за монахов, холодно сказал рассудительный внутренний голос.
Дальгерт перевел взгляд на край помоста, где совсем недавно лежали ладони брата Евхарта.
Никого там уже не было. Почувствовал что-то и скрылся.
Казнь, по ощущениям Дальгерта, длилась бесконечно. Приговоренных было девятеро, по три на каждого палача, но оба городских старейшины стреляли из рук вон плохо.
