“Четыре выбыли, — думал Гэррети. — Восемь с половиной часов
в пути, и выбыли только четверо. Но всех я все равно не переживу. Хотя почему
бы и нет? Ведь кто-то…”
Разговор замолк, и воцарилась тяжелая тишина. Их окружала
темнота, в которой таинственно плавали островки тумана. Гэррети вдруг до смерти
захотелось прижаться к матери, или к Джен, или к любой другой женщине, и он
удивился, зачем он здесь и что он здесь делает. Впрочем, он был не один — рядом
блуждали в темноте еще девяносто пять таких же болванов. В горле у него опять
застрял слизистый шар, мешая глотать.
Впереди кто-то тихо всхлипывал, потом все опять затихло.
До Карибу оставалось десять миль. Эта мысль немного
успокаивала. Он жив, и незачем думать о том, чего пока еще нет.
Без четверти шесть донесся слух об одном из предыдущих
лидеров по имени Трэвин. Теперь он медленно, но верно отставал, и кто-то
сказал, что у него диаррея. Гэррети не мог в это поверить, но, увидев Трэвина
своими глазами, понял, что это правда. Бедный парень все время подтягивал штаны
и каждый раз получал предупреждения. Гэррети удивился, почему он вообще не
снимет штаны. Лучше идти с голым задом, чем валяться мертвым.
Трэвин согнулся, как Стеббинс с его сэндвичем, и каждый раз,
когда он вздрагивал, становилось ясно, что у него снова схватило желудок.
Гэррети сам почувствовал тошноту. В этом не было никакой тайны, никакого ужаса
— просто парень, которого прохватывал понос. Ужасными были только последствия.
Солдаты внимательно следили за Трэвином. Они ждали. Наконец
бедняга присел, не смог встать, и они пристрелили его со спущенными штанами. Он
перекатился на спину, устремив оскалившееся лицо к небу. Кого-то стошнило, и
ему влепили предупреждение.
— Вот и следующий, — сказал Гаркнесс.
— Заткнись! — прошептал Гэррети. — Просто заткнись.
Все молчали. Гаркнесс с пристыженным видом снова стал
протирать очки.
Того, кого тошнило, не застрелили.
Они миновали компанию веселящихся тинэйджеров, попивающих
коку.
Юнцы узнали Гэррети и наградили его овацией. У одной из
девушек были потрясающие груди, и ее приятель жадно смотрел, как они трясутся,
когда она прыгала.
Гэррети решил, что из него вырастет настоящий маньяк.
— Глянь, какие у них сиськи! — сказал Пирсон. — Ух ты!
Гэррети подумал о том, девушка ли она.
Потом они прошли мимо большого круглого пруда, затянутого
туманом. Среди тумана виднелись таинственные заросли водных растений, в которых
хрипло квакала лягушка. Гэррети подумал, что этот пруд — одна из самых красивых
вещей, какие он когда-либо видел.
— Какой большой штат, — заметил Баркович откуда-то спереди.
— Как он меня достал, — ни к кому не обращаясь, сказал
Макфрис. — Так хочется его пережить!
Олсон шептал молитву. Гэррети с тревогой посмотрел на него.
— Сколько у него предупреждений? — спросил Пирсон.
— Ни одного.
— Но вид у него не очень-то добрый.
— Как у нас у всех, — сказал Макфрис. Опять тишина. Гэррети
впервые принял, что у него заболели ноги. Не только бедра и колени, но и ступни
— наступая на них, он чувствовал боль. Он застегнул куртку и поднял воротник.
— Эй, глядите! — крикнул Макфрис.
Они все посмотрели налево. Так раскинулось маленькое
сельское кладбище, обнесенное каменной оградой. Ангел со сломанным крылом
смотрел на них пустыми глазами.
— Наше первое кладбище, — весело сказал Макфрис. — На твоей
стороне, Рэй. Ты теряешь все накопления. Помнишь эту игру?
— Слишком много болтаешь, — неожиданно сказал Олсон.
— А что такого, старина? Дивное место, последний приют, как
сказал поэт. Уютная гробница…
— Заткнись!
— Тебе что, не по вкусу мысль о смерти, Олсон? — осведомился
Макфрис.
— Как сказал другой поэт, пугает не смерть, а то, что
придется так долго лежать под землей. Ты этого боишься, Чарли? Ничего, не
дрейфь! Придет и наш…
— Оставь его в покое, — сказал Бейкер.
— С чего это? Он тут храбрился и уверял, что всех нас с
говном съест.
Так что, если он теперь ляжет и помрет, я не собираюсь его
отговаривать.
— Если он не помрет, помрешь ты, — сказал Гэррети.
— Да, я помню, — Макфрис опять улыбался, но на этот раз совсем
невесело, сейчас Гэррети почти боялся его. — Это он забыл.
— Я больше не буду так делать, — хрипло сказал Олсон.
— Остряк, — Макфрис повернулся к нему. — Так ты себя
называл? Что ж ты теперь не остришь? Можешь лечь и сдохнуть здесь, это сойдет
за шутку!
— Оставь его, — сказал Гэррети.
— Слушай, Рэй…
— Нет, это ты послушай. Хватит с нас одного Барковича.
Незачем ему подражать.
— Ладно. Будь по-твоему.
Олсон молчал. Он только поднимал и опускал ноги. Полная
темнота наступила в половине седьмого. Карибу, теперь уже в шести милях, слабо
мерцал на горизонте. Людей у дороги было мало — все ушли домой ужинать.
Туман призрачными лентами развевался по холмам. Над головой
замерцали звезды. Гэррети всегда хорошо разбирался в созвездиях. Он показал
Пирсону Кассиопею, но тот только хмыкнул.
Он подумал о Джен и испытал укол вины, вспомнив о девушке,
которую поцеловал утром. Он уже не помнил, как выглядела та девушка, но помнил
свое возбуждение. Если прикосновение к ее заду так его возбудило, то что было
бы, просунь он ей руку между ног? Он почувствовал спазм внизу живота и
поморщился.
Джен было шестнадцать. Волосы у нее спускались почти до
талии. Грудь у нее была не такая большая, как у той девушки. Ее грудь он хорошо
изучил; это занятие сводило его с ума. Он хотел заняться с ней любовью, и она
хотела, но он не знал, как ей об этом сказать. Были парни, которые могли
добиться этого от девушек, но ему никогда не хватало воли. Он подумал о том,
сколько среди них девственников. Гриббл, который назвал Майора убийцей, —
девственник ли он? Наверное, да.
Они вошли в город Карибу. Там собралась большая толпа,
приехала машина с журналистами. Прожекторы осветили дорогу ярким белым светом,
сделав из нее теплую солнечную лагуну в море тьмы.
Толстый журналист в тройке бегал вдоль дороги, подсовывая
микрофон под нос участникам. За ним двое запыхавшихся техников перетаскивали
шнур от микрофона.
— Как вы себя чувствуете?
