— Я верю в хороший трах, — сказал Олсон, и Арт Бейкер
рассмеялся.
— А я верю в любовь, — сказал Гэррети и тут же пожалел.
Слишком наивно это прозвучало.
— Хочешь знать, почему я не верю? — Олсон улыбнулся
болезненной ухмылкой. — Спроси Зака. Или Фентера. Они знают.
— Мертвых никто не любит, — сказал из темноты откуда-то
взявшийся Пирсон. Он прихрамывал — еле заметно, но прихрамывал.
— Эдгар Аллан По любил, — возразил Бейкер. — Я делал
сообщение о нем в школе и вычитал, что он тяготел к некро…
— Некрофилии, — сказал Гэррети.
— Точно.
— А что это? — спросил Пирсон.
— Это значит, что ему хотелось спать с мертвой женщиной, —
ответил Бейкер.
— Слушайте, зачем мы об этом говорим? — возмутился Олсон. —
Спать с мертвецами! Дрянь какая!
— Ну почему же? — спросил чей-то низкий голос. Это был
Абрахам, номер 2, высокий парень, всю дорогу идущий какой-то разболтанной
походкой. —Я думаю, нам всем стоит поразмыслить о том, как обстоит дело с
сексом на том свете.
— Я выбираю Мэрилин Монро, — сказал Макфрис. — А ты можешь
взять себе Элеонору Рузвельт, Эйб.
Абрахам показал ему фигу. Впереди кому-то пролаяли
предупреждение.
— Вы все спятили тут, — медленно выговорил Олсон. — Все.
— Лекция о любви, — сказал Макфрис. — Читает знаменитый
философ и легкоатлет Генри Олсон, автор «Что есть женщина без дырки» и других
трудов о…
— Стой! — голос Олсона звенел, как разбитое стекло. —
Подожди одну секунду! Это ведь все ерунда! Ничто! Разве ты не понимаешь?
Никто не ответил. Гэррети посмотрел вперед, где бурые холмы
соединялись с усыпанной звездами чернотой неба. Ему вдруг показалось, что левую
ногу начинает сводить судорога. «Мне хочется сесть, — подумал он. —О Господи,
мне хочется сесть».
— Дерьмо эта ваша любовь! — не унимался Олсон. — В мире есть
всего три настоящих вещи: хороший трах, хорошая жрачка и хорошая выпивка! И
все!
Когда вы ляжете тут, как Фентер и Зак…
— Заткнись, — сказал чей-то скучный голос, и Гэррети знал,
что это был Стеббинс. Но когда он повернулся, Стеббинс все так же молча глядел
вниз. Вверху пролетел самолет, достаточно низко, чтобы можно было разглядеть
его желто-зеленые бортовые огни. Бейкер снова что-то засвистел. Гэррети закрыл
глаза и попытался отключиться.
Мысли его лениво переползали с одного на другое. Он
вспомнил, как мать в детстве пела ему ирландскую колыбельную… Что-то о рыбках и
ракушках.
Вспомнил ее большое прекрасное лицо, как у актрисы на
экране, и как ему хотелось любить ее всегда-всегда а когда вырастет — жениться
на ней. Потом перед ним встало добродушное польское лицо Джен, ее каштановые
волосы, спускающиеся до талии. Он вспомнил ее в купальнике на пляже Рейдбич,
куда они ездили вдвоем.
Потом лицо Джен превратилось в лицо Джимми Оуэнса, мальчишки
из соседнего квартала. Им было по пять лет, и они играли в песочнице за домом
Джимми и показывали друг другу член. Мать Джимми застукала их и пожаловалась
его матери, и его мать пригрозила выставить его на улицу голым.
Это было очень стыдно, и он плакал и умолял ее не выгонять
его голым на улицу.
И не говорить отцу.
Потом он вспомнил себя в семь лет — как они с Джимми Оуэнсом
заглядывали через окно в офис фабрики Бэрра, где висел календарь с голыми
женщинами. Особенно долго они разглядывали одну блондинку с синей тряпицей на
бедрах, чувствуя непонятное, но сладкое возбуждение. Они спорили, что у нее под
тряпицей, и Джимми сказал, что он видел это у своей матери — там волосы и как
будто разрезано. Он не поверил, настолько это было отвратительно.
Но он тоже знал, что у женщин там все устроено по-другому, и
они долго спорили об этом, отгоняя москитов и урывками смотря за ходом
бейсбольного матча на соседней площадке. Он до сих пор помнил жар и возбуждение
их тогдашних споров. На следующий год он нечаянно двинул Джимми в подбородок
стволом духового ружья, и Джимми наложили четыре шва. Это было случайно, и так
же случайно он увидел собственную мать голой и узнал, что Джимми был прав — там
действительно волосы и какой-то разрез. А потом они переехали. «Тссс, дорогой,
это не тигр, это только твой плюшевый мишка… Мамочка тебя любит… Тссс… Рыбки с
ракушками плавают в море, а-а-а… Спи…» — Предупреждение! Предупреждение 47-му!
Кто-то грубо толкнул его локтем под ребра.
— Эй, это тебе. Проснись и пой, — Макфрис ухмыльнулся.
— Который час? — тупо спросил Гэррети.
— Восемь тридцать пять.
— Но мне показалось…
— … Что ты спишь часа два. Знакомое чувство.
Гэррети ничего не сказал. Он подумал, что память — это как
линия в песке. Чем дальше, тем труднее ее разобрать. Память похожа на дорогу.
Тут она реальная, твердая, но та дорога, что была в девять часов, уже
неощутима.
Они прошли уже почти пятьдесят миль. Распространился слух,
что когда они в самом деле их пройдут, приедет Майор на своем джипе и скажет
речь.
Гэррети не очень-то в это верил.
Они одолели длинный ступенчатый подъем, и Гэррети уже
подумывал снова снять куртку. Но он только расстегнул ее и немного прошел задом
наперед.
Сзади мерцали огоньки Карибу, и он вспомнил жену Лота — как
она оглянулась и превратилась в соляной столб.
— Предупреждение! Второе предупреждение 47-му!
Гэррети не сразу понял, что это относится к нему, а когда
понял, испугался. Второе предупреждение за десять минут. Он подумал о
безымянном парне, который умер лишь потому, что часто замедлял скорость.
Он осмотрелся. Олсон, Макфрис, Бейкер — все смотрели на
него.
Особенно внимательным был взгляд Олсона. Он пережил уже
шестерых и хотел, чтобы Гэррети стал счастливым седьмым. Он хотел, чтобы
Гэррети умер.
— Я что, зеленый? — недовольно осведомился Гэррети.
— Нет, — Олсон отвел глаза. — Что ты!
Гэррети пошел быстрее, энергично двигая ногами. Было без
двадцати девять. Без двадцати одиннадцать он опять будет свободен. Он
почувствовал истерическое желание доказать, что он может сделать это, что он не
получит пропуск… Пока еще.
Туман тонкими полосками наползал на дорогу. Силуэты идущих
проплывали в нем, как темные острова. Они миновали темный гараж, запертый
ржавым засовом, — призрачный силуэт в море тумана.
Майора не было. Никого не было.
Дорога сделала поворот, открывая светящийся дорожный знак:
