— Гэррети? — позвал Макфрис.
— Я тут.
— Ты видел когда-нибудь конец Длинного пути?
— Нет. А ты?
— Нет. Я просто подумал — ты тут живешь и…
— Мой отец этого терпеть не мог. Однажды он показал мне, но
только один раз.
— Я видел.
От звука этого голоса Гэррети подпрыгнул. Это был Стеббинс.
Он подошел к ним, так же нагнув голову. Его светлые волосы топорщились над
головой, как корона.
— Ну, и как это было? — спросил тревожно Макфрис.
— Тебе не понравится.
— Я спросил.
Стеббинс молчал. Гэррети еще больше заинтересовался им. Он
шел без жалоб и не получил ни одного предупреждения с момента старта.
— Так как это было? — спросил он.
— Я видел это четыре года назад, — сказал Стеббинс. — Мне
тогда было тринадцать. Тогда все кончилось в 16 милях от границы Нью-Хэмпшира.
Туда стянули национальную гвардию и Эскадрон в помощь
полиции. Люди стояли на пятьдесят миль вдоль дороги. Больше двадцати человек
было задавлено насмерть. Все потому, что люди пытались протолкнуться к дороге и
увидеть, чем все кончится. Я был в первом ряду с отцом.
— А кто твой отец? — спросил Гэррети.
— Он… В Эскадроне. И он точно рассчитал. ДЛИННЫЙ ПУТЬ —
кончился прямо напротив меня.
— И что? — тихо спросил Олсон.
— Я слышал, как они идут, задолго до того, как они
появились.
Звуковая волна, все ближе и ближе. И только через час
появились они. Они ничего не видели и не слышали, и смотрели они только на
дорогу. Их было двое, и шли они очень странно. Будто их сняли с креста и
заставили идти, не вынув из них гвозди.
Теперь все слушали Стеббинса. Полное ужаса молчание накрыло
их ватным одеялом.
— Толпа кричала. Одни выкрикивали фамилию одного парня,
другие — другого, но слышно было только «давай! давай!» Один из них блондин в
расстегнутой рубашке. Одна туфля у него расстегнулась или развалилась и все
время хлопала. Другой был вообще без туфель, в высоких носках, но они доходили
только до лодыжек… Понимаете, он долго так шел. Ниже его ноги были красные, и
все видели, как из них лилась кровь. Но он, похоже, ничего не чувствовал.
— Прекрати. Ради Бога, прекрати, — взмолился Макфрис.
— Ты хотел знать, — возразил Стеббинс. — Так ведь?
Все молчали. Только пыхтел невдалеке вездеход, и кто-то еще
получил предупреждение.
— Первым сдался блондин. Я это хорошо видел. Он вскинул руки
вверх, будто собирался улететь, но вместо этого упал лицом вниз и через
тридцать секунд получил пропуск — он шел с тремя. А потом толпа начала кричать.
Они кричали, пока не увидели, что победитель пытается что-то сказать. Тогда они
замолчали. Он встал на колени, как будто хотел помолиться, и из глаз его
полились слезы.
Потом он подполз к тому, другому, и уткнулся лицом в его
рубашку. Он что-то говорил, но мы не слышали, — он все говорил в рубашку тому
парню.
Беседовал с ним. Потом солдаты подняли его и сказали, что он
выиграл приз, и спросили, что он хочет.
— И что он сказал? — спросил Гэррети. Ему вдруг показалось,
что в ответе на этот вопрос для него заключена вся жизнь.
— Он ничего им не ответил. Он продолжал говорить с
мертвецом, но мы ничего не слышали.
— А потом? — спросил Пирсон.
— Не помню, — равнодушно ответил Стеббинс.
Все по-прежнему молчали. Гэррети сдавило горло, будто его
засунули в тесную яму. Впереди кто-то, получив третье предупреждение, отчаянно
каркнул, как умирающий ворон. «О Боже, не дай им убить его прямо сейчас, — подумал
Гэррети. — Я сойду с ума, если услышу это. О Боже, пожалуйста». Карабины
взорвали ночь своей музыкой. Это оказался низенький парень в красных брюках и
белой футболке. Гэррети уже решил, что матери Перси больше не о ком
беспокоиться, но это был не Перси. Сказали, что его фамилия Квинси или Квентин
— что-то вроде этого.
Гэррети не сошел с ума. Он повернулся, чтобы что-то спросить
у Стеббинса, но тот уже отступил на привычное место в хвосте, и Гэррети снова
остался один.
Девяносто продолжали путь.
Глава 5
“Не говорите правду, и тогда вы не будете отвечать за
последствия".
Боб Баркер
Без двадцати десять этого бесконечного дня первого мая
Гэррети избавился от одного из двух своих предупреждений. Еще двое получили
пропуск после парня в футболке — Гэррети едва это заметил. Он изучал себя.
Голова — немного кружится, но в целом в порядке. Два глаза. Шея. Руки. Туловище
— с ним все нормально, только бурчит в животе, не удовлетворенном
концентратами. И две чертовски уставших ноги. Он подумал — как далеко ноги
могут унести его сами по себе, прежде чем мозг, опомнившись, начнет командовать
ими, приводить их в чувство, спасаясь от пуль, грозящих разнести его костяное
вместилище? Как скоро после этого ноги начнут протестовать и в конце концов
остановятся?
Ноги устали, но не так сильно, как могли бы. Ведь он был
довольно тяжелым, и ногам приходилось выносить сто шестьдесят фунтов. Левая
ступня протерла носок (он вспомнил историю, рассказанную Стеббинсом, и испытал
укол ужаса) и начала раздражающе тереться о подошву. Но ноги еще шли, он не
натер мозолей и был в хорошей форме. Двенадцать уже выбыли из игры, и столько
же, если не вдвое больше, готовы были к ним присоединиться, но он в порядке. В
полном порядке. Он жив. Разговор, прекратившийся после рассказа Стеббинса,
завязался снова.
Янник, номер 98, обсуждал с Уаймэном, номер 97,
происхождение солдат на вездеходе. Оба согласились, что они ублюдки с большой
примесью цветной крови.
— Тебе ставили когда-нибудь клизму? — неожиданно спросил
Пирсон.
— Клизму? — Гэррети задумался. — Нет, по-моему.
— А вам? — спросил Пирсон остальных. — Признавайтесь.
— Мне ставили, — смущенно признался Гаркнесс. — Один раз на
Хэллуин, когда я сожрал целую коробку конфет.
— И тебе понравилось?
— Черт, нет! Кому понравится, когда в тебя вливают кварту
теплой воды?
— Моему брату, — грустно сказал Пирсон. — Я спросил этого
маленького засранца, жалеет ли он, что я иду, а он сказал, что мама обещала
поставить ему клизму, если он не будет плакать. Он их обожает.
— Какая гадость, — поморщился Гаркнесс.
— Вот и я так думаю, — так же грустно согласился Пирсон.
