За ним наблюдали. Крики утихли до приглушенного, почти
сексуального шепота. Они ждали, когда он упадет.
Он шел, концентрируясь теперь на ногах. Когда-то он читал
рассказ Рэя Бредбери о том, как на месте катастрофы собираются толпы людей и с
жадным любопытством выспрашивают, сколько пострадавших и будут ли они жить или
умрут. «Я буду жить, — говорил им Гэррети. — Я буду жить. Я не умру».
Он заставлял ноги подниматься и опускаться, и шаги гулким
эхом отдавались у него в голове. Он забыл обо всем остальном, даже о Джен. Он
забыл о боли в ногах и о застывшем напряжении мышц под коленями. Мысль
крутилась в голове, стуча, как барабан, — я буду жить. Я буду жить, — пока сами
эти слова не утратили смысл.
Его привел в чувство звук выстрелов. Толпа замерла, и кто-то
впереди закричал. «Ну вот, — подумал он, — дожил до выстрела и услышал
собственный крик».
Но кричал не он, и стреляли не в него. Это был номер 64,
Фрэнк Морган, невысокий улыбчивый паренек. Теперь его тащили с дороги, и дужка
разбитых очков все еще цеплялась за его ухо.
— Я не умер, — медленно проговорил он. Шок окутал его теплой
волной, угрожая превратить его ноги в вату.
— Да, но мог бы, — сказал Макфрис.
— Ты спас его, — тоном упрека произнес Олсон. — Зачем ты это
сделал? — глаза его были яркими и пустыми, как дверные ручки. — Я бы убил тебя,
если б мог. Ненавижу тебя. Ты подохнешь, Макфрис. Бог убьет тебя за то, что ты
сделал, — его голос тоже был пустым, и Гэррети казалось, что изо рта у него пахнет
гнилью. Он зажал рот рукой, чтобы не застонать.
— Иди к черту, — спокойно сказал Макфрис. — Я просто уплатил
долг. Мы ведь в расчете, так? — он пошел прочь и скоро был уже всего-навсего
одним из ярких пятен вдали.
Дыхание Гэррети восстанавливалось медленно, и он еще долго
ждал, что бок ему прорежет внезапная судорога… Но наконец все прошло. Макфрис
спас ему жизнь. «Мы в расчете, так?» Так. Они были в расчете.
— Бог покарает его, — повторял Хэнк Олсон с настойчивостью
идиота. — Бог убьет его, вот увидите.
— Заткнись, или я тебя сам покараю, — сказал Абрахам. День
становился все жарче, и разговоры постепенно умолкли. Толпа немного поредела,
когда они отошли от радиуса действия телекамер и микрофонов, но люди продолжали
стеной стоять вдоль дороги, сливаясь в единое Лицо Толпы. Это лицо улыбалось,
кричало, гримасничало, но никогда не менялось. И никогда не отворачивалось —
даже когда Уаймэн опорожнял кишечник. Оно ждало. Гэррети хотел поблагодарить
Макфриса, но сомневался, что тому нужна его благодарность. Макфрис шел впереди,
уставившись в спину Барковича. Половина десятого. Гэррети расстегнул рубашку,
чтобы было не так жарко. Он думал о том, знал ли урод д'Алессио, что ему
выпишут пропуск, перед тем, как все случилось. И еще о том, меняет ли знание
ощущение человека, когда это с ним происходит.
Дорога плавно пошла в гору, и толпа исчезла, как только они
пересекли железнодорожные пути, четырьмя рядами уходящие на восток и на запад.
Когда они поднялись на холм, Гэррети увидел по сторонам город, через который
они прошли, а впереди — еще одну полосу леса.
Холодный ветерок приятно охладил его вспотевшее тело. Скрамм
трижды громко чихнул.
— Я простыл, — мрачно объявил он.
— Это собьет с тебя гонор, — сказал Пирсон.
— Просто придется поднапрячься.
— Ты какой-то железный, — с завистью заметил Пирсон. — Если
бы я сейчас простудился, я бы просто лег и умер.
— Ложись и помирай! — крикнул спереди Баркович. — Освободи
место другим!
— А ты заткнись, убийца, — сказал Макфрис.
— Чего ты за мной тащишься? — огрызнулся Баркович. — Тебе
что, места мало?
— Это свободная дорога. Я иду, где хочу.
Баркович от злости плюнул и поспешил вперед. Гэррети открыл
пакет с едой и начал есть крекеры с сыром. Желудок яростно заурчал, и он едва удержался,
чтобы не съесть сразу все. Он выдавил в рот еще тюбик мятной пасты, запил водой
и заставил себя остановиться.
Они прошли лесопилку, где рабочие стояли на грудах досок,
выделяясь на фоне неба, как индейцы в кино, и махали им. Потом опять начался
лес, и на них навалилось молчание. Конечно, это было не настоящее молчание:
кто-то говорил, кто-то за спиной Гэррети тихо стонал, кто-то пускал ветры.
Зрители все еще стояли вдоль дороги, но толпа исчезла. В кронах распевали
птицы, и ветерок, гуляя среди деревьев, завывал, как привидение. На ветке
застыла белка, держа в передних лапках орех; ее глазки-бусинки настороженно ощупывали
идущих. Где-то прогудел самолет.
Гэррети почувствовал, что все, весь мир, забыли о его
существовании.
Макфрис так и шел за Барковичем. Пирсон с Бейкером говорили
о шахматах.
Абрахам шумно ел, вытирая руки о рубашку. Скрамм оторвал
клок своей рубашки и сморкался в него. Колли Даркер обсуждал с Уаймэном
достоинства женщин.
А Олсон… Но он боялся даже глядеть на Олсона, который,
казалось, только и хотел захватить кого-нибудь в скорую смерть.
Гэррети очень осторожно сбавил скорость, помня про свои три
предупреждения, и скоро оказался рядом со Стеббинсом. Красные штаны того
запылились, под мышками выступили большие круги пота. Кем бы Стеббинс ни был,
он не был и суперменом. Какой-то момент он глядел на Гэррети, потом опять
уткнулся взглядом в дорогу.
— Интересно, почему людей не очень много? — спросил Гэррети.
— Зрителей, я имею в виду.
Сперва он подумал, что Стеббинс вообще не ответит, но в
конце концов тот поднял голову и сказал:
— Потерпи. Они еще будут сидеть на крышах в три слоя, чтобы
только поглядеть на тебя.
— Но они могли бы сидеть в три слоя и на всей дороге.
— Это опасно.
— Почему?
— А почему ты меня спрашиваешь?
— Потому, что ты знаешь.
— Откуда ты знаешь?
— Слушай, не строй из себя гусеницу из «Алисы в Стране
чудес».
Почему бы тебе просто не ответить?
— Как долго ты выдержишь постоянные крики со всех сторон? Да
от одного запаха всей этой толпы можно сойти с ума. Это все равно, что пройти
триста миль по Таймс-сквер на Новый год.
— Но им же позволяют смотреть, разве не так?
— Я не гусеница, — сказал Стеббинс доверительным
полушепотом. —Я больше похож на Белого Кролика, только вот золотые часы оставил
дома, и на чай меня никто не приглашал. Насколько я знаю, во всяком случае.
Может, если я выиграю, я это у них и попрошу. Скажу:
“Пригласите меня, пожалуйста, на чай".
