— Да.
— Я так и ушел с полотенцем у лица. Мне наложили двенадцать
швов, и вот конец истории про шрам. Ты доволен?
— Ты с тех пор ее не видел?
— Нет. И не хочу. Теперь она кажется мне очень далекой,
очень маленькой. Она в самом деле была рассудительной. И жадной. Знаешь, все
видится на расстоянии. Еще вчера утром она очень много значила для меня. А
теперь она — ничто. Я рассказал тебе это все, и мне даже не больно. Так что,
наверное, это не имеет отношения к тому, почему я здесь. А ты?
— Что?
— Почему ты здесь?
— Не знаю, — его голос был механическим, как у куклы. Урод
д'Алессио не видел мяча, который летел ему в лицо, и ему наложили швы. А раньше
(или позже — у него уже все спуталось) он нечаянно ударил своего лучшего друга
стволом ружья. Джимми. Может, у него тоже остался шрам, как у Макфриса.
— Не знаешь, — сказал Макфрис. — Умираешь и не знаешь,
почему?
— Когда умрешь, это уже неважно.
— Может быть, но ты сам должен это знать, Рэй.
— Что?
— Про себя. Ты в самом деле не знаешь этого? В самом деле?
Глава 9
“Отлично, парень, вот тебе вопрос — прямо в десятку!”
Аллен Ладден
В час дня Гэррети опять подвел итоги.
Пройдено сто пятнадцать миль. Они были в 454 милях к северу
от Олдтауна, в 125 милях от Огасты, столицы штата, в 150 от Фрипорта (или
больше… Он боялся, что от Огасты до Фрипорта дальше, чем двадцать пять миль), а
это уже две трети расстояния до границы Нью-Хэмпшира. Похоже было, что они
дойдут.
За девяносто минут никому не выписали пропуск. Они шли по
однообразным сосновым лесам, миля за милей, краем уха слушая приветствия. К
тупой боли в ногах Гэррети добавились острые уколы в левой икре.
Потом, ближе к полудню, когда жара достигла пика, ружья
заговорили опять. Парень по фамилии Тресслер, номер 92, получил солнечный удар,
и его застрелили, когда он лежал без сознания. Другой участник вдруг упал в
конвульсиях и бился на дороге, издавая непонятные звуки распухшим языком, пока
его не нашла пуля. У Ааронсона, номер 1, обе ноги схватило судорогой, и он был
застрелен на белой линии, когда стоял, как статуя, подняв вверх напряженное
лицо. А через пять минут еще один парень упал без сознания. «Так будет и со
мной, — подумал Гэррети, обходя распластанное на асфальте тело. На лбу у парня,
которого он не знал, блестели крупные бисеринки пота. — Так будет и со мной, я
больше не могу, я не переживу этого».
Ударили ружья, и мальчишки, сидевшие под тентом возле
дороги, бешено зааплодировали.
— Хоть бы Майор появился, — сказал Бейкер. — Я хочу видеть
Майора. — Что? — механически спросил Абрахам. Он сильно сдал в последние часы.
Глаза впали в глазницы. Лицо покрылось синеватой щетиной.
— Я наплюю ему в морду.
— Расслабься, — посоветовал Гэррети. С него уже сняли все
три предупреждения.
— Сам расслабься, — буркнул Бейкер. — Погляжу я на тебя.
— Зря ты так про Майора. Он ведь тебя не заставлял.
— Заставлял? Он убивает меня, вот и все!
— Это не…
— Заткнись, — сказал коротко Бейкер, и Гэррети послушался.
Он почесал шею и взглянул на раскаленное добела небо. Его тень уродливым
карликом скорчилась у ног. — Прости, — сказал Бейкер. — Зря я кричал. Мои ноги…
— Ладно, — сказал Гэррети.
— Это со всеми происходит. Может, это хуже всего.
— Знаете, что я хочу сделать? — спросил Пирсон.
— Наплевать в морду Майору, — предположил Гэррети. — Все
хотят наплевать в морду Майору. Как только он приедет, мы набросимся на него и…
— Да нет, — Пирсон шагал, как человек в последней стадии
опьянения.
Голова его едва не падала на плечо. — Майор тут ни при чем.
Я хочу просто пойти в поле, лечь и закрыть глаза. Просто лежать среди пшеницы…
— В Мэне нет пшеницы, — уточнил Гэррети. — Это просто трава.
— Ну, в траву. И читать стихи сам себе.
Гэррети порылся в поясе, нашел печенье и стал грызть его,
запивая водой.
— Чувствую себя решетом, — пожаловался он. — Пью воду, а
через две минуты она выступает у меня на коже.
Ружья грянули снова, и еще одно тело безжизненно рухнуло на
асфальт. — Сорок пять, — сказал Скрамм, подходя к ним. — Этак мы и до Портленда
не дойдем.
— У тебя что-то с голосом, — заметил Пирсон с осторожным
оптимизмом. — Похоже, я подхватил лихорадку, — жизнерадостно сказал Скрамм.
— Господи, как же ты идешь? — с благоговейным страхом
спросил Абрахам.
— Как я иду? Посмотри на него! Хотел бы я знать, как он
идет! он ткнул пальцем в сторону Олсона.
Олсон молчал уже два часа. Он не дотронулся до фляжки. Все с
завистью глядели на его почти полный пояс. Глаза его, цвета темного обсидиана,
смотрели прямо вперед. Губы высохли и растрескались, и из них высовывался язык,
как дохлая змея из пещеры. Язык Олсона был грязно-серым.
Как глубоко он зарылся? Гэррети вспомнил слова Стеббинса. На
мили? На световые годы? Ответ был: слишком глубоко, чтобы увидеть это. И чтобы
выбраться.
— Олсон! — тихо позвал он. — Олсон!
Олсон не отвечал. Двигались только его ноги.
— Хоть бы язык убрал, — нервно сказал Пирсон.
ДЛИННЫЙ ПУТЬ — продолжался.
Леса расходились, уступая место лугам, и опять сходились. По
обочинам стояли восторженные зрители. Появлялось все больше плакатов с именем
Гэррети. Но его это уже мало интересовало — он слишком устал. Скоро он устанет
настолько, что не сможет говорить с другими. Лучше действительно уйти в себя,
как малыш, завернувшийся в ковер. Так было бы проще.
Он облизал губы и отпил немного воды. Они прошли зеленый
указатель, извещающий, что до Мэнского шоссе осталось сорок четыре мили.
— Вот оно, — сказал он неизвестно кому. — Сорок четыре мили
до Олдтауна.
Никто не ответил, и Гэррети подошел к Макфрису и опять пошел
радом с ним. Тут начала кричать женщина. Движение на дороге было остановлено, и
толпа окружала их с обоих сторон, крича и размахивая плакатами. Кричавшая
женщина была грузной и краснолицей. Она пыталась перелезть через канат
ограждения и кричала на полицейских, которые держали ее.
“Я знаю ее, — подумал Гэррети. — Откуда я ее знаю?”
