Он подумал о том, что может пережить их всех, и тут же
устыдился этой мысли. К тому же она казалась невероятной. Боль в ногах могла
стать в два, в три раза сильнее, а она и сейчас временами была невыносима. И
хуже боли в ногах была сама смерть, запах разложения, засевший у него в
ноздрях. Под эти мысли он снова задремал, и на этот раз ему привиделась Джен.
Он на какое-то время совсем забыл о ней и теперь терпеливо выстраивал в полусне
ее образ. Ее маленькие ноги — толстоватые, но очень привлекательные, с тонкими
икрами и полными крестьянскими бедрами. Стройная талия, круглые, гордо
вздернутые груди. Мягкие черты ее лица. Ее длинные светлые волосы.
“Волосы шлюхи", — подумал он. Как-то он сказал ей это,
просто вырвалось, и он думал, что она рассердится, но она промолчала. Он думал,
что, может быть, ей это даже польстило… На этот раз его разбудила нарастающая
тяжесть в кишечнике. На часах был час ночи. Он молча взмолился, чтобы Бог
позволил ему не делать этого на глазах у толпы. "О Господи, сжалься, я дам
тебе половину всего, что имею, только даруй мне запор. О Го…”
Кишечник сдавило опять, на этот раз сильнее. Может быть, это
свидетельствовало о сохраняющемся здоровье его тела, но его это не очень
утешало. Он шел, пока не вышел на сравнительно малолюдный участок; там он,
спеша, расстегнул ремень, спустил штаны и присел, прикрывая рукой гениталии.
Мускулы ног протестующе взвыли, и вместе с болью он исторг содержимое прямой
кишки.
— Предупреждение! Предупреждение 47-му!
— Джон! Эй, Джонни, посмотри на этого беднягу!
Он наполовину видел, наполовину воображал уставленные в него
пальцы.
Замигали вспышки, и Гэррети отвернулся. Это было самым
худшим из всего, что с ним случилось. Самым худшим.
— Я видела! — возбужденный девичий голос. — Я видела его
штуку!
Бейкер прошел мимо, не глядя на него.
Потом, с кряхтением, он привстал и пошел, застегивая на ходу
штаны, оставив часть себя дымиться позади в темноте под вожделеющими взглядами
толпы: "Возьми это! заверни в свой плащ! дерьмо человека, которого через
двадцать минут застрелили. Я говорил тебе, Бесси, что нам достанется нечто
особенное!”
Он догнал Макфриса и пошел рядом с ним.
— Хорошо? — спросил Макфрис.
— Еще бы. Только вот я забыл кое-что дома.
— Что?
— Туалетную бумагу.
Макфрис усмехнулся:
— Моя бабка в таких случаях говорила: «Шевели задницей —
само высохнет».
Гэррети взорвался смехом — здоровым, без всякой истерики.
Ему и правда было легче. Как бы там ни повернулись дела, через это пройти ему
больше не придется.
— Ну вот, у тебя получилось, — сказал Бейкер, сбавляя шаг. —
Да что это вас так удивляет? — Гэррети не мог сдержать изумления. — А то, что
это не так уж просто перед мордами у этих обезьян, — без улыбки сказал Бейкер.
— Знаешь, я тут слышал кое-что. Правда, не очень-то поверил.
— Что?
— Помнишь Джо и Майка? Ребят в кожаных куртках? Так вот, они
эти индейцы. Скрамм пытался об этом сказать, но никто его не понял. Говорят,
что они братья.
— Не может быть! — воскликнул Гэррети.
— Я сходил вперед и посмотрел на них. И черт меня побери,
если они не выглядят, как братья!
— Это запрещено, — сердито сказал Макфрис. — Их родные,
должно быть, обили все пороги в Эскадроне.
— Ты знал когда-нибудь индейцев? — спросил Бейкер.
— Только деревянных, а что?
— У нас возле города была резервация семинолов. Это странные
люди. Они не думают, как мы, об «ответственности» и всяких таких вещах. Они
очень гордые. И бедные. С хопи я не знаком, но, думаю, они похожи на семинолов.
И они знают, что такое смерть.
— Теперь мы все это знаем, — заметил Макфрис.
— Они из Нью-Мексико, — сказал Бейкер.
— Ну и черт с ними, — подвел итог Макфрис, и Гэррети был
склонен согласиться с ним.
Разговоры скоро замерли из-за поразительного однообразия
пути. На шоссе уже не было резких подъемов и крутых спусков, и идущие дремали
на ходу, забывая хоть на время о том страшном, что ждало их впереди. Маленькие
группки разбивались на острова по одному, два, три человека.
Толпа не знала усталости. Она кричала что-то единым хриплым
криком и махала нечитаемыми плакатами. Имя Гэррети повторялось постоянно,
изредка всплывали имена Барковича, Пирсона, Уаймэна. Прочие упоминались редко и
моментально уходили, как хлопья снега, проносящиеся перед телеэкраном. Ракеты
взлетали и рассыпались искрами. Их свет выхватывал из толпы причудливые
фрагменты. Женщина прижимала к объемистой груди клетку с большой нахохлившейся
вороной. Ученики колледжа выстроили живую пирамиду.
Беззубый, с впалыми щеками старик в костюме дяди Сэма
потрясал плакатом:
“Отберем Панамский канал у красных ниггеров!" Но в
целом толпа была такой же скучной и однообразной, как дорога.
Гэррети опять задремал, и во сне низкий голос спрашивал его
снова и снова: «Ты понял? Ты понял? Ты понял?» Он не знал, чей это голос —
Стеббинса или Майора.
Глава 12
“Шел я по дороге, на дороге грязь.
Снял с ноги ботинок, а в ботинке кровь.
Кому водить?”
Детская считалка
Как-то они дошли до девяти утра.
Рэй Гэррети запрокинул голову и полил себе на лицо водой из
фляжки.
Холодная вода немного отогнала сон.
Он вновь оглядел своих спутников. Макфрис уже порядочно
оброс щетиной, черной, как его волосы. Колли Паркер осунулся, но выглядел еще
крепким.
Бейкер казался призраком. Скрамм кашлял глубоким,
громыхающим кашлем, знакомым Гэррети с детства — в пять лет он болел
пневмонией.
Ночь прошла в сонном мельтешений дорожных знаков. Бангор.
Хэмпден.
Уинтерпорт. Солдаты убили только двоих.
Теперь день разгорался снова. Идущие шутили насчет своих
бород… Но ни в коем случае насчет ног. Гэррети натер на правой ноге несколько
маленьких мозолей, но толстый носок смягчал боль. Они только что миновали знак:
«Огаста 48 Портленд 777».
— Это дальше, чем ты говорил, — сообщил Пирсон. Его волосы
безжизненно свисали на измученное лицо.
— Я не дорожная карта, — сказал Гэррети.
— Но… Ты же отсюда.
— Плевать.
