Небо немного прояснилось, но оставалось облачным. Дорога под
дождем превратилась в черное зеркало, и Гэррети почти видел в ней искаженное
отражение собственного лица. Он прижал руку ко лбу — лоб пылал. Джен, о Джен…
Знала бы ты… Парень с болью в боку, Клингерман, начал кричать. Гэррети вспомнил
тот Длинный путь, который он видел — как раз во Фрипорте, — и участника,
который монотонно твердил: «не могу, не могу, не могу». «Клингерман, заткнись!»
— взмолился он про себя.
Но Клингерман все шел, продолжая стонать и вскрикивать,
прижав руки к боку, а часы Гэррети продолжали идти. 8.15. «Где ты, Джен? Я не
знаю уже, что ты для меня, но я еще жив и хочу, чтобы ты была там. Очень хочу».
8.30.
— Мы уже близко к этому чертову городу? — спросил Паркер.
— А тебе-то что? — спросил Макфрис. — Нас-то там никто не
ждет.
— Меня ждут девушки повсюду, — сказал Паркер. — Только
посмотрят, так и сразу писают в штанишки, — его лицо осунулось и вытянулось,
оставив от прежнего Паркера только тень.
8.45.
— Помедленнее, приятель, — сказал Макфрис. — Оставь силы до
вечера. — Не могу, — отозвался Гэррети. — Стеббинс сказал, что ее там не будет,
я должен убедиться, что она там. Я должен…
— Не бери в голову. Стеббинс, чтобы выиграть, напоит
собственную мамашу лизолом. Она будет там.
— Но…
— Никаких «но», Рэй. Успокойся и жди.
— Иди ты со своими погаными утешениями! — выкрикнул Гэррети
и потер горящий лоб ладонью — Извини… Это так вырвалось. Стеббинс еще сказал,
что на самом деле я хочу увидеть только свою мать.
— А ты не хочешь?
— Черт, конечно, хочу! Что ты думаешь… Не знаю. Когда-то у
меня был друг, и мы с ним… Сняли одежду… И тогда она…
— Гэррети — Макфрис положил руку ему на плечо. Клингерман
все стонал, и какой-то толстяк из толпы спросил, не нужен ли ему
«Алка-Зельцер». Шутка вызвала общий смех. — Ты теряешь контроль. Успокойся. Ты…
— Не тронь мою спину! — заорал Гэррети и, сунув в рот кулак,
больно, до крови, укусил его. Потом добавил. — И вообще не тронь меня.
— Ладно, — Макфрис отошел.
Было девять часов — уже в четвертый раз. Их оставалось
двадцать четыре, и они входили во Фрипорт. Впереди был кинотеатр, где они с
Джен часто бывали. Свернув направо, они оказались на дороге № 1 — последней
своей дороге. Дождь не переставал, но толпа все так же стояла вокруг. Кто-то
включил пожарную сирену, и ее вой сливался со стонами Клингермана. Волнение
наполнило вены Гэррети. Он слышал, как гулко бухает его сердце. Снова кричали
его имя (Рэй — Рэй — иди скорей!}, но знакомых лиц пока не было видно.
К нему тянулись руки, и одна из них, тощая и коричневая,
чуть задела его. Он отскочил, будто его затягивало в молотилку. Никаких
признаков матери и Джен. Стеббинс был прав… А если они и здесь, как он
разглядит их в этой людской массе?
Стон вырвался из его груди. Он споткнулся и едва не упал.
Стеббинс был прав. Ему хотелось упасть прямо здесь, не идти дальше. Зачем
теперь идти? Сирена выла, толпа вопила, Клингерман стонал, а его собственная
измученная душа колотилась о стенки черепа в поисках выхода.
Я не могу идти. Не могу, не могу, не могу.
Где я? Джен? Джен?.. ДЖЕН!
Он увидел ее. Она махала голубым шарфом, что он подарил ей
на день рождения, и дождь блестел на ее волосах, как жемчуг. Рядом стояла его
мать в своем черном пальто. Толпа сдавила их, и они беспомощно покачивались
взад-вперед. Над плечом Джен идиотски стрекотала телекамера.
Чья-то рука потянула его назад. Макфрис. Солдат бесцветным
голосом вынес им обоим предупреждение.
— Не ходи туда! — кричал Макфрис прямо в ухо. Острый ланцет
боли вонзился в голову Гэррети.
— Пусти!
— Не допущу, чтобы ты убил себя, Рэй!
— Пустиииии!
— Ты хочешь умереть у нее на руках?
Джен плакала. Он видел слезы на ее щеках. Он вырвался от
Макфриса и опять пошел к ней. Он плакал. Он любил ее.
Рэй, я тебя люблю.
Он видел эти слова на ее губах.
Макфрис снова поймал его за руку. Краем глаза он увидел свой
класс под школьным знаменем и среди них самого себя, кусок прошлогодней
фотографии, и он улыбался и махал самому себе.
Второе предупреждение.
Джен!
Она потянулась к нему. Их руки встретились.
В одной руке он сжимал холодную руку Джен, в другой руку
матери. Он дошел до них. Дошел.
И тут рука Макфриса рванула его назад. О жестокий Макфрис!
— Пусти! Пусти!
— Идиот, ты ненавидишь ее? Ты что, хочешь, чтобы тебя застрелили
у нее на глазах? Чтобы она запачкалась твоей кровью? Пошли скорее!
Он сопротивлялся, но Макфрис был сильнее. В глазах Джен
появилась тревога, и ее губы беззвучно шептали:
“Иди! Иди же!”
“Конечно, надо идти, — подумал от тупо. — Я же их гордость".
В эту минуту он и правда ненавидел ее.
Третье предупреждение. Теперь на лицах матери и Джен была
паника.
Рука матери закрыла лицо, и он вспомнил, как руки Барковича
протянулись к горлу и начали его раздирать.
— Если ты собрался сделать это, то сделай за углом, идиот
паршивый! — крикнул Макфрис. Макфрис ударил его, ударил сильно.
— Ладно, — Гэррети пошел. — Ладно, все, видишь, я иду, пусти
меня, — он плакал.
Макфрис шел следом, готовый опять поймать его.
У поворота Гэррети оглянулся, но они уже потерялись в толпе.
Он подумал, что никогда не забудет этого выражения паники на их лицах. Все, что
ему удалось увидеть, — мелькнувший над головами голубой шарф.
Он повернулся и пошел прочь.
Глава 16
“Пролилась кровь! Листон спотыкается! Клэй изматывает его
комбинациями! Клэй его убивает! Клэй его убивает! Леди и джентльмены, Листон
падает! Сонни Листон упал! Клэй прыгает… Кричит… О, леди и джентльмены, я
просто не знаю, как описать эту сцену!"
Комментатор на втором поединке Клэя и Листона
Таббинс сошел с ума.
Таббинс был коротышка в очках и с лицом, усыпанным
веснушками. Он постоянно подтягивал джинсы и мало говорил, на, в общем, был
вполне терпим, пока не спятил.
— Блудница! — орал он дождю, запрокинув лицо вверх, и
струйки воды текли ему в рот и глаза. — Блудница Вавилонская пришла к нам! Она
легла на улицах и раскинула ноги свои на камнях мостовых! Скверна! Скверна!
Бегите от нее! На устах ее мед, но в сердце ее гниль и нечистота!
