Машины загудели, и тут на дорогу выбежала женщина. Она
выскочила из машины, где, очевидно, поджидала своего сына.
— Перси! Перси!
Это был 31. Он залился краской, махнул ей, и пошел дальше —
торопливо опустив голову. Женщина пыталась подбежать к нему, но один из
полицейских поймал ее за руку. Потом дорога сделала поворот, и сцена пропала из
виду. Они прошли по деревянному мосту через маленький, лениво журчащий ручеек.
Гэррети поглядел вниз и успел разглядеть в воде искаженное отражение
собственного лица.
Он миновали указатель «Лаймстоун 7 мл.» и развевающийся
транспарант с надписью «Лаймстоун рад приветствовать участников Длинного пути».
Гэррети подсчитал, что меньше чем через милю они побьют рекорд. Потом начались
неприятности с парнем по фамилии Кэрли, номер 7.
Он натер мозоли и уже получил первое предупреждение. Гэррети
поравнялся с Олсоном и Макфрисом.
— Где он? — спросил он.
Олсон ткнул пальцем в худого парнишку в джинсах. На его
узком лице, на котором он безуспешно пытался отрастить бакенбарды, отражалось
ужасное напряжение, и он смотрел на свою правую ногу.
— Предупреждение! Предупреждение 7-му!
Кэрли поспешил вперед, пыхтя не то от страха, не то от
удивления.
Гэррети не замечал вокруг ничего — теперь он смотрел только
на Кэрли, на его борьбу со смертью. Он сознавал, что через час или через день
это будет и его борьба.
Он никогда не видел более завораживающего зрелища. Кэрли
медленно терял скорость, и другие получили несколько предупреждений прежде, о
том, что нужно спешить вперед. Это значило, что Кэрли близок к своему концу.
— Предупреждение! Третье предупреждение 7-му!
— У меня мозоли! — хрипло крикнул в ответ Кэрли. — Вы бы
тоже не смогли идти, если бы натерли мозоль!
Он был рядом с Гэррети. Гэррети видел, как его кадык
двигался вверх и вниз, когда он кричал. Паника исходила от него волнами, как
запах свежеразрезанного лимона.
Тем не менее он продолжал идти. Гэррети почувствовал
разочарование.
Конечно, это нехорошо и неспортивно, но он хотел увидеть,
как кто-нибудь получит пропуск раньше него.
На часах было пять минут двенадцатого. Гэррети предположил,
что они уже побили рекорд, если шли со скоростью четыре мили в час. Скоро
Лаймстоун. Он видел, как Олсон растирает одно колено, потом другое. Он пощупал
собственное колено и удивился тому, насколько оно онемело, но ноги у него еще
не болели.
Они миновали грязный поселок, у выезда с которого стоял
молочный фургон. Молочник, сидящий на капоте, жизнерадостно помахал им.
— Давай, ребята!
Гэррети внезапно охватила злость. Ему захотелось крикнуть:
«Эй, почему бы тебе не поднять свою жирную задницу и не пройтись с нами?» Но
молочнику было больше восемнадцати; точнее, ему было за тридцать. Он был
старый. — Эй, держи пять! — крикнул Олсон, проходя мимо. Кто-то рассмеялся.
Фургон скрылся из виду. Появились новые проселки, новые и новые полицейские и
толпы людей. Кто-то разбрасывал конфеты. Гэррети почувствовал прилив сил. Это
приветствовали его — ведь он из Мэна!
Внезапно Кэрли закричал. Гэррети оглянулся — Кэрли шел
согнувшись, обхватив ногу руками. Он шел все медленнее.
И все затем произошло так же медленно, будто примеряясь к
его шагу.
Солдаты на броне вездехода медленно подняли карабины. Толпа
выдохнула, словно не знала, что сейчас произойдет, и участники Длинного пути
тоже выдохнули, и Гэррети с ними, но, конечно, он знал, и они все знали. Все
просто — Кэрли предстояло получить пропуск.
Щелкнули затворы. Все отшатнулись, и Кэрли остался один
посреди омытой солнцем дороги.
— Это нечестно! — закричал он. — Нечестно!
Идущие вошли в тень деревьев. Некоторые из них оглянулись,
другие продолжали смотреть вперед. Гэррети оглянулся. Он не мог не смотреть.
Толпа зрителей хранила молчание, словно ее просто отключили.
— Это не… Четыре карабина разом выстрелили. Звук был очень
громкий. Он долетел до окружающих холмов и отразился от них.
Стриженная голова Кэрли исчезла в вихре крови, мозгов и осколков
черепа. То, что от него осталось, шлепнулось на белую линию, как мешок с мукой.
“Еще 99, — подумал Гэррети, — 99 бутылок пива на полке, и
если одной из них суждено упасть… О Господи, Господи…”
Стеббинс прошел мимо трупа. Одной ногой он наступил в кровь,
и следующий его шаг оставил кровавый след, как фотография в детективном
журнале. Стеббинс даже не посмотрел на то, что осталось от Кэрли, и лицо его не
изменилось. «Стеббинс, ублюдок, — подумал Гэррети, — это должен был быть ты, ты
это знаешь?» Потом он отвернулся: он не хотел, чтобы его вырвало.
Женщина, стоявшая у автобуса «фольксваген», закрыла лицо
руками; она всхлипывала, и Гэррети вдруг обнаружил, что видит сквозь платье ее
панталоны. Голубые. Как ни странно, он опять почувствовал возбуждение.
Лысый толстяк испуганно смотрел на Кэрли и чесал бородавку
за левым ухом.
Он все еще смотрел и чесал бородавку, когда Гэррети потерял
его из виду. Они шли. Гэррети опять оказался рядом с Олсоном, Бейкером и
Макфрисом.
Все они теперь глядели прямо перед собой, стараясь сохранить
спокойное выражение лица. Эхо выстрелов, казалось, еще висело в неподвижном
воздухе.
Гэррети думал о кровавом следе, оставленном теннисной туфлей
Стеббинса. Он думал, оставлял ли Стеббинс еще такие следы, потом обругал себя,
но не мог удержаться от этих мыслей. Он думал, было ли Кэрли больно. Думал,
чувствовал Кэрли, как его тело распадается, или он просто был в одну секунду
жив, а в следующую уже мертв. Конечно, думать об этом было страшно. Особенно
было страшно сознавать, что без него, как и без Кэрли, мир будет все также
кружиться в пустоте, равнодушный и ничего не знающий.
Разнесся слух, что к моменту гибели Кэрли они прошли уже
девять миль, и что Майор очень этим доволен. Но кто мог знать, чем на самом
деле доволен Майор?
Гэррети быстро оглянулся, чтобы еще раз посмотреть на тело
Кэрли, но они уже зашли за поворот.
— Что у тебя в рюкзаке? — неожиданно спросил Бейкер у
Макфриса. Он старался говорить обычно, но голос его был неестественно высоким и
каким-то деревянным.
— Чистая рубашка, — ответил Макфрис. — И сырой гамбургер.
— Сырой гамбургер, — Олсон скривился.
— В нем очень много энергии.
— Ты с ума сошел. Ты же все выблюешь.
Макфрис только улыбнулся.
Гэррети самому захотелось сырого гамбургера. Это лучше, чем
шоколад и концентраты. Он вспомнил о своем печенье, но после Кэрли ему не
очень-то хотелось есть. Как еще после этого он мог думать о своем гамбургере?
Зрители, похоже, знали уже, что один из участников получил пропуск, иначе с
чего бы они стали аплодировать еще сильнее? Аплодисменты трещали, как попкорн.
Гэррети подумал о том, каково это быть застреленным перед целой толпой народа,
— потом решил об этом не думать.
