Старцу, лежавшему на полу, сейчас было не до красоты мира, и уж тем более не до секретов Газаль-руза. Старец был занят сверх меры. Он застыл без движения, на боку, плотно смежив веки, но никто не заподозрил бы в нем спящего. Настолько сосредоточенным было его лицо, такое напряжение всех сил, душевных и физических, читалось на нем, что делалось ясно: человек этот стоит у последнего предела. Лишь стальная воля не дает магу рухнуть в бездну, откуда нет возврата.
Симон Остихарос плавил в себе камень. Не давал сгуститься и затвердеть, воздвигал на пути огненные барьеры. Превращал камень в лаву, подобную той, что клокочет в жерле вулкана, грозя извергнуться наружу – и сжечь округу дотла. Симон сам себе представлялся живым вулканом; пока еще живым, потому что битву с камнем он проигрывал. Кисель магмы, несмотря на сопротивление мага, схватывался и застывал. Окаменение добралось до плеча, грозя в любую минуту перекинуться на грудь. В жилах старца оставалась еще толика огня, но раскалять сердечную «печь» еще сильнее Симон опасался. Так и впрямь можно превратиться в вулкан, испепелив собственное тело – а заодно и все вокруг. В кабинете витал запах паленой шерсти: на миг Остихарос забылся, и язык огня вырвался из оков. Шерстяное одеяло сразу занялось. Хорошо, рядом случился Вульм, а на столе нашелся кувшин с водой.
Иначе гореть бы башне синим пламенем…
Волны болезненного жара прокатывались от пяток до макушки. Бились в берега плоти – и отступали, встречаясь с новыми волнами, вскипая и закручиваясь пылающими водоворотами. Симона сотрясала не дрожь – тяжкая зыбь. В сравнении с ней самый жестокий приступ лихорадки показался бы легким недомоганием. Отчаянно ныли кости. Еще чуть-чуть, и они превратятся в мелкое крошево. Хуже всего было то, что эхо зыби плескалось в сознании Симона Остихароса. К мукам телесным старый маг давно притерпелся. Куда труднее было укрощать бурю чуждых эмоций, нечеловеческих страстей, что старалась захлестнуть разум. Лед ненависти, орлиный клекот ярости, яд вожделения – в адском наслаждении, в зловещем восторге гибели хотелось раствориться без остатка. Демоническая сущность Шебуба восставала из глубин Предвечного Мрака, желая завладеть врагом, который однажды сумел вышвырнуть демона прочь из тварного мира.
На лоб легла жесткая ладонь.
– Держись, Симон. Умоляю, держись…
Чтобы поднять веки, потребовалось титаническое усилие. Над Симоном склонился Циклоп, с тревогой вглядываясь в лицо мага. Повязка больше не скрывала Око Митры, оплетенное жилами. Метаморфозы остались в прошлом. Сейчас во лбу Циклопа опять сиял рубин величиной с орех – как два десятка лет назад сиял он в подземельях Шаннурана. Багровый отблеск рубина тонул во взгляде старого мага. В глазах Симона плескалась не яростно-голубая бирюза небес – темная, почти фиолетовая синева ляпис-лазури, испещренная прожилками трещин. Сына Черной Вдовы пробрал озноб, но он не подал виду.
Запекшиеся губы мага дрогнули:
– Поторопись. Я едва пережил эту ночь.
– Да, Симон. Сейчас принесут все, что нужно…
«Эта ночь, – подумал Циклоп. – Бедняга утратил счет часам…» Он не стал говорить старцу, сколько времени прошло на самом деле. Просто вспомнил, как они в темноте ввалились в башню, мальчишка сгрузил Симона на одеяло, брошенное в спешке на пол кабинета, и без сил рухнул в углу… С того момента минули ночь, день и еще одна ночь. Все это время Циклоп безбожно проспал. Пил сон, как пьет воду умирающий от жажды; заново собирался с силами после Янтарного грота. Знал: силы ему понадобятся.
Все, какие есть.
– Вульм! Натан! Идите сюда…
Симон молча наблюдал, как вокруг него кипит работа. Он видел это не в первый раз – и всякий раз удивлялся. Хотя, казалось бы, за свой долгий век должен был обрести бесстрастие. С точки зрения мага, действия Циклопа являли собой идеал бессмыслицы. Разве что раньше Циклопу приходилось все делать самому, а теперь у него появились помощники, которыми сын Черной Вдовы командовал без церемоний. Под его руководством Вульм и Натан муравьями сновали по башне, волоча в кабинет барахло со всех этажей. Сам Циклоп тоже без дела не сидел: расставлял принесенное в одному ему ведомом порядке. Статуэтку Иштар Крылатой, высеченную из снежно-белого йоханамейтского мрамора – на каминную полку. По центру? Циклоп отстранился, склонил голову набок, оценивая, и сдвинул Иштар на два пальца левее. Рядом на полке воздвиглись: всадник, припавший к шее коня (норхольмский обсидиан), миниатюрный обелиск (темно-зеленый, с золотыми искорками, авантюрин), кристалл горного хрусталя на серебряной подставке…
Если бы только полка!
Кабинет заполонили: бюст неизвестного героя (мрамор, полировка), две вазы (нефрит), друза кристаллов кварца, бесформенный обломок (кроваво-ржавый гематит), жадеитовая ступка без пестика, гладкий шар величиной с голову младенца, вырезанный из цельного куска малахита… Не удовлетворившись этим набором безумца, Циклоп ухватил Натана за шкирку и потащил на улицу. Вскоре парень, кряхтя от натуги и топая так, что пол с жалобным скрипом прогибался, ввалился в кабинет с гранитной глыбой на плече. Циклоп веником обмахнул с глыбы снег – и велел пристроить каменюку в ногах больного. Долго ворчал, требуя от изменника передвинуть гранит левее, правее; наконец остался доволен – и велел Вульму протереть глыбу мокрой тряпкой. А сам занялся развешиванием на стенах ожерелий, кулонов, браслетов…
– Чуть не забыл!
Сгинув минут на пять, Циклоп вернулся с дюжиной музыкальных кристаллов, жезлом-управителем и перстнем старинной работы. Вязь рун по черненому серебру, розетка о шести лепестках-ячейках. В каждой – по розовой жемчужине, и в центре – голубой опал. Перстень единственный обладал магической силой. Симон сразу ощутил, что музыка и жезл – пустячное баловство, а от перстня исходят нешуточные эманации.
– Жалко, – вздохнул Циклоп, словно извиняясь. Перстень он пристроил на кипарисовую подставку в головах старца. – Другого опала не нашлось. Осмунд меня сожрет. Это его перстень… Ты как? Еще капельку, а?
– Хорошо, что правая, – просипел Симон.
– Хорошо, – кивнул Циклоп.
– Цепи не забудь.
– Жди. Я скоро…
Вульм в дверях посторонился, и спросил уже на лестнице:
– Чем правая рука лучше левой?
– Была б левая, – разъяснил Циклоп, – камень быстрее добрался бы до сердца.
– Тогда – смерть?
– Хуже.
Вульм замолчал так, что это само по себе было вопросом.
– Пошли, – кивнул Циклоп. – На кухне поговорим. А ты, – махнул он юному изменнику, увязавшемуся следом, – жди в кабинете. Если что, зови.
Парень засопел от разочарования, но ослушаться не посмел.
* * *
Вода в котелке булькала от ярости. Норовила выплеснуться, обварить руки. Ловко увернувшись от брызг, Циклоп бросил в кипяток горсть темно-бурых горошин. Обождал, пока горошины треснут, раскроются сердечками, и установил посудину на кованый треножник – остывать. Вульм потянул носом:
