Тема набрала силу. Вырвалась из тисков, взлетела торжествующим крещендо. Ладонь правой, неподъемной руки мага с отчетливым хрустом сжалась в кулак. Это не был хруст крошащегося гранита – скорее, хруст костей и хрящей, беда древних суставов. Симон заскрипел зубами, его выгнуло дугой. Цепи натянулись, зазвенели, но выдержали. Какие-то трудно уловимые изменения происходили не только в старце, но и вокруг, по всему кабинету. Глаз был не в силах отследить их. Остихароса терзали жестокие судороги; от них лихорадило башню снизу доверху. Еще чуть-чуть, и здание обрушится, похоронив дерзких под развалинами.
Голова Циклопа являла собой жуткое, противоестественное зрелище. Жилы, что служили «оправой» Оку Митры, превратились в змей, толстых и лоснящихся, в щупальца спрута. Они разбухли, оплели всю верхнюю часть головы Циклопа, сделав ее вдвое большей. Они бугрились складками, до ужаса напоминая мозг – птенец вылупился из костяного яйца. О, Вульм хорошо знал, как выглядит содержимое разрубленного черепа! Око Митры скрылось под этими наплывами. Там, где раньше был центр лба, распахнулся черный провал, ведущий в бездну. Багровая пульсация рубина едва угадывалась, теряясь в глубинах Предвечного Мрака. Аспидная воронка засасывала в себя звуки и цвета, пространство и время, не выпуская наружу даже свет. Тьма властно притягивала взгляд, не позволяя отвернуться; парализовывала волю, сковывая тело цепями крепче железных…
Чуждый ритм воспрял в последний раз – и сгинул. Единая тема, поднятая на щит могучим оркестром, заполнила башню до краев. Симон купался в торжественном гимне, дышал им. Судороги прекратились. К коже вернулся естественный вид: бледная, в меру дряблая, с редкими волосками и возрастными пятнами. На лицо мага снизошло умиротворение. Под сомкнутыми веками ощущалось движение глазных яблок, как если бы Симону снился какой-то сон. Дыхание сделалось ровным и глубоким. Цепи обвисли, заключительный аккорд прокатился по кабинету…
Тишина показалась громом.
Уродец-спрут, опутавший голову Циклопа, умирал. Опадал, съеживался, втягивался на прежнее место. По щекам сына Черной Вдовы ручьями стекал пот. «Бездна» затянулась, из оправы жил вновь проступило Око Митры. Рука с жезлом упала, да и сам Циклоп едва устоял. Натан кинулся помогать, и чуть не растянулся на полу: от долгого сидения на корточках у парня затекли ноги. Чудом он успел, подставил плечо, помог добраться до кресла – и даже, усаживая Циклопа, в последний момент умудрился выхватить из-под него статуэтку, забытую в кресле.
– Пусть спит, – шепнул Циклоп, имея в виду старца. – Ему надо…
Руки он безвольно уронил на колени. Жезл со стуком упал на пол. Вульм поднял жезл и положил на каминную полку. Натан же вертел в корявых пальцах статуэтку, спасенную из-под Циклоповой задницы. Безделушка, выточенная из змеевика, изображала любовников в экзотической позе. «Придурок, – вздохнул Вульм. – Тут мозги наружу, а он…»
– А была красная, – парень наморщил лоб. – Из этой… ямши.
– Яшмы, – поправил Вульм.
– Ага, яшмы. А стала… Вот.
Яшму трудно спутать со змеевиком. Вульм окинул кабинет цепким взглядом, отмечая изменения. Все осталось на своих местах. Ни один предмет не разбился, не изменил форму. Но материал… В прошлом – охотник за сокровищами, мог ли Вульм ошибиться? Со всей отчетливостью он видел невозможное. Иштар из мраморной сделалась малахитовой. Малахит шара почернел – уголь, да и только. Всадник сменил обсидиан на бирюзу. Нефрит вазы обернулся ониксом. С величайшей осторожностью Вульм взял в руки ступку. Колупнул ногтем…
– Клянусь копытами Даргата! Гранат! Циклоп, ты гений!
Гений, равнодушен к похвалам, дремал в кресле. Но Вульм уже не мог успокоиться. Помолодев лет на двадцать, забыв о больном колене, он метался по кабинету. Добрался до гранитной глыбы, которую наискось пересекла широкая трещина, сунул внутрь кинжал, расширяя края:
– Аметист! Сраный гранит родил аметистовую друзу! В следующий раз…
– Следующего раза я не переживу, – пробормотал старец во сне.
– И я тоже, – согласился Циклоп.
Глава седьмая
Изменник становится предателем
1.
Снег визжал под лопатой.
Натан уже расчистил все подходы к крыльцу. Сейчас он с увлечением громил фланговую армию сугробов – могучих, укрытых броней наста. Колол, рубил и отбрасывал подальше. Тулуп нараспашку, пар изо рта, рубаха расстегнута чуть ли не до пупа – увидишь, залюбуешься. Время от времени парень останавливался, доставал из холщовой сумки, висящей через плечо, ржаной сухарь и схрумкивал в один присест. Кроме сухарей, в сумку ему насыпали сладкой, чуть мерзлой моркови. «Жрешь, как не в себя, – ругался Вульм, глядя, как тают припасы в кладовке. – Скоро лопнешь! Завтра пойдем, закупимся репой. И нечего нос воротить! Ты и репы не заслужил…» Я ж не виноват, вздохнул парень. Я отработаю. Тело и впрямь требовало работы. Тайком Натан пробирался на второй этаж, в залу, где стоял гроб из красного дерева – и, стараясь не шуметь, таскал гроб из угла в угол. Брался с краев, упирал полированный бортик в живот; заваливал мебель на себя… Топ-топ, зала кончилась. Топ-топ, опять кончилась. Потом явился разбуженный Циклоп, синий после лечения, назвал парня болваном и запретил ломать клавикорды.
Погнал из башни: снег убирать.
Велел, чтоб весь.
По пустоши, начинавшейся за башней, бродил вечер. Щедрой рукой разбрасывал зерно сумерек в борозду угасшего дня. Натан вспомнил сирень, росшую на заднем дворе их дома. Махровую, буйную сирень. Весной она делалась центром паломничества. Каждый, у кого в штанах имелся веселый червячок, считал своим долгом одарить букетом какую-нибудь девчонку. Ну и подраться с соперником, ясное дело. Отец шутил, что гроздья цветов – точь-в-точь синяки после славного удара. Опершись на лопату, Натан огляделся. Весь мир превратился в синяк. Или в сирень. Даже пахло по-особенному.
«Это потому, что Симон вылечился…»
Вздохнув полной грудью, парень услышал треск одежды – и расстроился. Мало того, что в гроте тулуп треснул по шву, прямо под рукой. Если застегнуть пуговицы и еще разок вздохнуть, как следует… Натан был уверен, что тогда разойдутся все швы, какие есть. Ладно, подумал он. Обойдусь. Буду дышать осторожненько.
Просить новый тулуп он стеснялся.
Женщину Натан заметил не сразу. Свернул за угол башни, задрал голову, найдя взглядом светящееся окно на третьем этаже – там почивал Циклоп, который, похоже, имел привычку спать при свечах. Утер лоб, крепче взялся за лопату; и увидел невдалеке горбатую тень. Тень ерзала, мелкими шажками приближалась и тут же отскакивала назад. Сперва Натан принял тень за собаку. Чует, значит, под снегом заледенелую кость, но боится приблизиться. «Ну да, – пожалел он пса, а может, себя. – Ты к ним со всей душой, а тебя лопатой по хребту…»
– Эй! Иди, не трусь…
Тень выпрямилась. Горб исчез – просто сутулая женщина, закутанная в ворох одежек. Шапка надвинута на брови, из-под меховой оторочки блестят глаза. Нищенка, понял Натан. И чего ей в городе не сиделось? Пропадет здесь, ни за грош.
