– Гоню. В три шеи. Доволен?
– Зачем тебе Око Митры? Ты даже не представляешь…
– Это я-то не представляю?! Ты, и тебе подобные – вы дикари, мечтающие о небесных молниях! Попади молнии к вам в руки… Да вы полмира спалите, прежде чем выясните, что за огонь вам достался! Убирайся, и забудь ко мне дорогу.
– Дерзишь, сокровище. Я не дикарь. И пусть молнии не по моей части… Тебе ли тягаться со мной? Поверь, я сумею распорядиться Оком Митры лучше тебя. Уступи его мне, и останемся добрыми друзьями…
Тьма вокруг мужчины зашевелилась. В ней проросли узловатые корни. Устлали пол шевелящимся ковром, оплели стены живыми шпалерами. Надсадный скрип – кто-то «с мясом» отдирал прибитые гвоздями половицы. Вкрадчивый шелест – древесных листьев? тварей, скользящих в листве? Свечи в шандале, невидимом Крашу, замигали. По углам метнулись хищные тени. Отвечая их движению, на секретере, стоящем у окна, вспыхнул кровавый глаз.
Око Митры!
Пылающая нить, струна, вибрирующая от напряжения, раскаленная докрасна проволока ударила из рубина – и вонзилась Крашу в переносицу. Крючок впился в мозг, как в губу пойманной рыбы; леса, сплетенная из огня, дернула мальчишку вперед, рывком сокращая расстояние. Краш прыгнул в спальню. Что есть сил ударил жугалом, метя в правый бок Вульма – туда, где печень. На счастье Краша, Вульм замешкался. Он еще только поворачивался навстречу незваному гостю, а шило уже входило ему в бок. Что-то рвануло мальчишку за щиколотку, опрокидывая на пол. Краш покатился кувырком, больно ударяясь о шишковатые наросты. Он знал, что кинжальное острие жугала вспороло атласный камзол Вульма, знал, что всадил шило во врага, но не знал, насколько серьезна рана. Вульм живучий; его печенка, небось, сама пляшет-уворачивается…
Око Митры!
Вскочив, путаясь в корнях и лианах, невесть откуда взявшихся в спальне – должно быть, из самого ада! – Краш отмахнулся жугалом, расчищая дорогу; схватил вожделенную диадему. Черная Вдова, видишь ли? Радуйся! Твой сын достиг цели… Мальчику почудилось, что королева Шаннурана с любовью глядит на него из-за неубранной кровати. Он кинулся к Вдове, и упал на колени, как птица, сбитая влет. Женщина. Просто женщина, хозяйка башни; такая же, как Бычиха. Чужачка. Враг. До Шаннурана сотни лиг. Надо убираться отсюда…
С пола взвилась гибкая плеть. Шипастая «булава» на конце лианы ударила Краша в висок. Мальчик отшатнулся, закрываясь диадемой. Оправа треснула, Краша швырнуло на пол. Кровавый сгусток рубина покинул металлическую «глазницу», взлетел к потолку. В его блеске заледенело все, даже время. Женщина за кроватью. Тени на стенах. Корни на полу. Свечи в шандале. Лиана, готовая разить. И – раненый мужчина, с ладонью, прижатой к боку; мужчина в центре корневого сплетения, похожий на взбесившегося спрута. Чужак, как и хозяйка башни; чужак, будь он проклят, враг, незнакомец…
Это был не Вульм!
Дико закричав, Краш выронил испорченную диадему. В броске он хотел поймать рубин – солнце, упавшее с неба. Лиана хлестнула мальчика по спине, разорвав рубаху и кожу. Рубин горящей лягушкой запрыгал по щупальцам корней. От удара о край секретера, окованный бронзой, мир взорвался, превратился в боль. Кожа над переносицей лопнула, раскрылась нежными лепестками. Краш ослеп. Каленые обручи сжали голову, мозг стал пеплом и золой. Сражаясь до последнего, мальчик попытался встать – и упал ничком, прямо на рубин. В сердцевине черной бездны раскрылась алая роза. Око Митры вздрогнуло, выпуская мириады тончайших ворсинок. Они впились в рану на лбу Краша, с легкостью пронзили кость и ушли глубоко в мозг – багровыми жилками, сетью кровеносных сосудов, опутав голову изнутри и снаружи, соединяя, сращивая живое и камень…
Это заняло вечность, и еще чуть-чуть.
Башня шаталась. Камни стен пришли в движение, меняя состав и плотность, фактуру и цвет. Корни и лианы осыпались гнилой трухой. Напрасно мужчина-спрут, корчась от боли в боку, взмахивал жезлом; напрасно выкрикивал заклинания. Магия умерла. Рыдая от бессилия, колдун ринулся прочь. За ним на паркете оставалась дорожка из капель крови. Краш с трудом перевернулся на спину. Перед смертью зрение вернулось; последним, что увидел мальчик, прежде чем вернуться домой, в бархатную тьму Шаннурана, было лицо женщины, склонившееся над умирающим. Чудовище, подумал Краш. Чудовище, как и я. Во взгляде хозяйки башни не было ни ярости, ни страха, ни паники.
Там жил огромный, всепоглощающий интерес.
* * *
– …камень молчит. Я его не чувствую.
– А раньше?
– Да. Я – настройщица. Если я вижу незнакомый инструмент, я знаю главное: он должен звучать. Дай мне время, и я разберусь: как.
– Хочешь, я извлеку Око? К чему тебе грязный бродяжка? Расколем ему голову…
– Нет.
– Что за сантименты? Раньше ты…
– Я сказала: нет.
– Как знаешь, Красотка…
Иногда Краш слышал звуки. Стук, шорох, скрип. Шаги. Обрывки разговоров. Звуки уплывали, растворялись в жарком гуле. В мозгу раздували горн, и сотня кузнецов принималась стучать молотами. Грохот убивал Краша; тишина воскрешала. В тишине мелькал прохладный, влажный язык Черной Вдовы, вылизывая мозг мальчика.
– Посмотри на меня.
Запах уксуса и трав. Женское лицо. Как тогда, в ночь битвы. Рыжие кудри; пухлый, девичий рот. Сеть морщинок в уголках глаз. Тряпица, смоченная разбавленным уксусом, еще раз прошлась по щекам Краша.
– Пить! – из глотки вырвался сухой хрип.
В губы ткнулся край оловянной кружки. Краш закашлялся, пролил воду себе на грудь; вновь жадно потянулся к кружке.
– Я принесу тебе бульону. Куриного. Любишь бульон, воришка?
Издевается, понял Краш. Пусть. Я для нее воришка. Я, сын Черной Вдовы. Слабое жжение во лбу? Я и без зеркала знаю, что там жжется. Никто не отнимет. Теперь – никто. Только вместе с головой.
– Жди, я скоро…
Я перегрызу тебе глотку, думал Краш. Наберусь сил и перегрызу.
Женщина вернулась с чашкой, от которой шел душистый пар. У Краша свело живот; изо рта потекла слюна. Женщина присела на край кровати. Дрогнули изящно вырезанные ноздри. Хозяйка принюхивалась, и не бульон был тому причиной.
– От тебя пахнет Шаннураном. Мускус и тлен. Так же пахло от Вульма, когда он принес мне Око. Твой запах сильнее…
Лицо ее придвинулось, заслонив собой всю комнату. Краш вздрогнул, увидев, что у глаз женщины нет постоянного цвета. Зелень изумруда, голубизна аквамарина, серый высверк стали; и в центре – черное солнце зрачка, где клубилась бриллиантовая пыль.
«Чудовища всегда…»
2.
– …чудовища всегда были добры ко мне, – повторил Циклоп.
Он стоял у окна и глядел в ночь. Там, во мраке, исколотом шипами звезд, пряталась без малого четверть века. Два десятка лет жизни с камнем во лбу. Вдали от Черной Вдовы, чудовища, ставшего матерью; бок о бок с женщиной, заменившей ему и мать, и любовницу, чтобы в итоге превратиться в чудовище.
