На кострах, которые с утра развели слуги, булькали, благоухая похлебкой, закопченные котлы. Ароматы горячей еды и привлекли стаю: запахи барьер пропускал беспрепятственно. Собаки то и дело настораживались, замирали, нюхали воздух, склоняя лобастые головы – и, пересилив страх, двигались дальше. Наконец стая остановилась шагах в десяти от барьера. До слуха Циклопа долетел жалобный скулеж: страх и голод уравновесили друг друга, не позволяя псам ни отступить, ни двинуться дальше.
Собаки сетовали на вселенскую несправедливость.
Время шло, и вожак решился. Здоровенный кобель – рыже-черный, с рваным ухом, весь в колтунах, с большим лишаем под левым глазом – отбросив страх, с места рванул вперед. По грудь провалился в снег, выбрался, вновь провалился. Позади ждала притихшая стая. Впереди, забыв о дрожи в коленях, о Вдове и Красотке, ждал Циклоп. Что сейчас произойдет? Он жаждал это увидеть, как толпа перед эшафотом жаждет увидеть взмах топора, фонтан крови и голову, катящуюся по помосту.
Качнулся дощатый занавес. В щели меж деревяшками возник, жадно принюхиваясь, собачий нос. Отчаянный, истошный визг взлетел к небесам – и оборвался. Черно-рыжее тело распластало по барьеру, словно шкуру, распяленную для просушки. Дощечки раздались в стороны, освобождая место, и между ними начали возникать новые деревяшки. Черные; рыжие… Минута, и все было кончено. В занавесе прибавилось дюжины две дощечек. А стая с диким воем неслась прочь, вспарывая снежную целину, увязая, проваливаясь, но ни на миг не останавливаясь. Казалось, за псами гонятся все демоны ада.
Циклоп поднялся на ноги.
Колени перестали дрожать, и он побрел к башне.
6.
– Уж солнце взошло над горами, уж высохла в поле роса…
Газаль-руз фальшивил. Детская песенка в его исполнении походила на разбойничью. Повторяя одну и ту же строку, Злой Газаль строгал ножиком упрямую деревяшку. Каменный дуб сопротивлялся стали, но маг был упрямее. Колышек, выходивший из-под серповидного лезвия, уже мог упокоить самого бойкого упыря. Но чародей и не думал останавливаться на достигнутом. Сейчас он покрывал колышек рунным узором. Человек, сведущий в магии, с первого взгляда определил бы, что Злой Газаль намерен делать дальше. Вырезав семь витков рунной оплетки, он за неделю до полнолуния вымочит колышек в настое чистотела, высушит в тени, в полдень вынося на солнце, а в полночь – под свет луны; вычернит руны экстрактом чернильных орешков, собранных в Духов День. После чего даже легкая царапина отправит в небытие хоть поднятую, хоть изначальную нежить, а некроманта лишит силы, по меньшей мере, на сутки.
– Уж солнце взошло над горами…
Проходивший мимо Талел Черный был более чем сведущ в магии. Злой Газаль почувствовал его внимание, но не подал виду.
– Ты мог бы заняться этим в своей башне, – бросил Талел.
– Мог бы, – согласился Газаль. – Но моя башня далеко.
– Ты, как я вижу, трудолюбив.
– Не люблю зря терять время.
– А если я скажу, что ты ведешь себя вызывающе? Идут Дни Наследования, и это территория собрания конклава. А брат Газаль демонстративно готовит убийственные мортусы…
– А если бы я точил кинжал? Шлифовал рубин для огненного жезла? Ты стал излишне мнителен, брат Талел. Стареешь?
– В твоих действиях я вижу дурной намек, брат Газаль!
– Еще и зрение слабеет… Видишь то, чего нет?
Дав понять некроманту, что разговор окончен, Газаль возвысил голос:
– Уж солнце к полудню стремится, уж пот заливает глаза…
Тот, кому следовало, прекрасно его услышал.
– Увы, брат Газаль прав, – на сей раз Максимилиан явил себя миру обычным способом, откинув входной полог. – Полдень, конечно же. Боюсь, нам придется начинать без нашего брата Амброза.
Для второго заседания шатер магам не понадобился. Чародеи расположились на открытом воздухе, сотворив каждый себе – кресло, табурет, шелковую подушку. «Кисея глухоты» надежно отгородила конклав от внешнего мира. Нечего слугам, хлопочущим рядом, слышать лишнее.
– Итак, время истекло. Впрочем, у брата Амброза еще есть возможность принять участие в наследовании. Он – второй в очередности.
– Инес ди Сальваре не оставила завещания? – поинтересовался Осмунд Двойной. Рыже-седой маг прекрасно знал ответ, но порядок есть порядок.
– Никто не слышал о ее завещании.
– Поиск по ауральному оттиску покойной ничего не дал.
– Посему считаем, что завещания нет! – возгласил Тобиас Иноходец.
Он азартно потер руки в предвкушении. Одноногий маг не зря наведывался в башню, успев положить глаз на пару любопытных вещиц – и теперь весь кипел в ожидании начала торгов. Наследнички, Бел их забери! Вот у кого губа не дура. Небось, разберут все самое ценное. Тобиас украдкой покосился на Симона. Хорошо, что Амброз запропастился. Меньше наследников – больше шансов, что тебе достанется славный куш.
Мнение Иноходца разделяло большинство присутствующих. Но они лучше умели скрывать свои чувства.
– Если кто-то желает заявить о завещании, пусть скажет сейчас, или замолчит навеки, – словно издеваясь над братьями, Максимилиан Древний говорил торжественно и медленно, едва ли не нараспев.
В мертвой тишине маги выждали положенную минуту. Когда она истекла, кое-кто выдохнул с облегчением. Объявись завещание – прахом пошли бы все надежды разжиться полезными безделушками из имущества покойной!
– Начинаем наследование по очередности. Первым наследует учитель покойной, если он жив и присутствует среди нас. Симон Остихарос, учитель Инес ди Сальваре, жив и присутствует. Желает ли кто-нибудь оспорить его первенство?
– Желает!
«Кисея глухоты» не пропускала звуки в одну сторону: изнутри наружу. Не было ничего странного в том, что чародеи услышали голос, долетевший издалека. Удивительно было другое: как говоривший ухитрился расслышать вопрос Древнего?
– Предстань перед конклавом и предъяви свои претензии.
Далеко, на окраине города, возник едва заметный снежный вихрь. По мере приближения он стремительно вырастал в размерах, двигаясь по пологой дуге. Не прошло и трех минут, как бешено крутящееся веретено – с коконом-утолщением в дюжине локтей от земли – с ходу врезалось в барьер крови. Занавес распахнулся, как от удара исполинским тараном, словно и не крылась в нем могучая магия. Белый смерч ворвался в лагерь и рассыпался в трех шагах от конклава – не снежной крупой, а тополиным пухом. Летняя пурга замела вокруг башни; ярче вспыхнули костры, жадно пожирая хлопья, и сквозь пуховую круговерть проступили две человеческие фигуры.
Высокий мужчина распахнул плащ с меховым капюшоном, являя взорам темно-бордовую мантию мага. Рядом с ним, испуганно озираясь, стояла молодая женщина в собольей шубке, накинутой поверх атласного платья, с диадемой на голове. Пряди волос цвета спелой пшеницы спадали на лицо, скрывая левую его половину. Складывалось впечатление, что женщина пытается спрятать некое уродство.
