– Я боюсь тайн, ваше величество. Тайн, которые мне не предназначены.
В глазах мальчишки сверкнул интерес.
– А ты умнее, чем нам показалось сначала. Это хорошо. Это дает нам надежду, что ты окажешься толковым слугой. Скажи, что ты понял, войдя сюда?
– Ваш венценосный отец скончался, сир. Вы – мой король. Я – ваш верный слуга. Если угодно, немой слуга. Приказывайте, ваше величество!
– Разумный ответ, – кивнул Альберт. – Ты начинаешь нам нравиться.
Он улыбнулся. От его хищной, совсем не детской улыбки Вазака мороз продрал по коже. Так вести себя рядом с едва остывшим трупом отца мог лишь человек, который узнал цену жизни, и счел ее ничтожной. Мальчишка опасен, сказал себе толстяк. Опасней всех, кого ты знаешь. Может быть, за исключением Талела Черного. Бойся не мертвых, некромант, бойся живых.
– Приказывайте, сир.
– Нам нужен маг. И не какой попало. Нам нужен ты, Вазак Изнанка. Но мы хотим, чтобы ты доказал нам свою верность. Ответь, могли ли мы перегрызть глотку нашему отцу? И не лги! Одно слово лжи, и ты отправишься на эшафот!
Искренность, подумал толстяк. Будь искренним, и спасешься. Он посмотрел на мертвого Ринальдо, затем перевел оценивающий взгляд на Альберта.
– Нет, ваше величество. Вы слишком слабы для этого.
– Мы? Ты, жаба, смеешь упрекать нас в слабости?!
– Я скажу иначе, сир. Ваш отец был слишком силен, чтобы вы справились с ним. Если, конечно, говоря о порванной глотке, вы имеете в виду острые зубы и красное мясо, а не фигуру речи. Кинься вы на отца, вооружены одной яростью… В таком случае сейчас вы лежали бы в саркофаге, а я бы исполнял приказы короля Ринальдо. Вы хотели правды, сир? Вот вам правда. Можете отправить меня на эшафот.
Юный король молчал вечность, не меньше. Казалось, некромант перестал его интересовать. Внимание Альберта сосредоточилось на резных панно, украшавших стены. Мраморные плиты с барельефами шли рядами, стык в стык. В дальней части помещения оставался участок голой стены, предназначенный для новых изображений.
– Смотри, колдун. Здесь история нашей династии. Вот Энгельберт Первый. Это он шесть столетий назад проклял своего сына…
Речь мальчишки лилась плавно, чуть нараспев. Наверняка его вынуждали заучивать династические хроники на слух, и теперь Альберт невольно копировал интонации хрониста. Вазак взглянул на панно, крайнее справа в верхнем ряду. Изможденный, еще не старый мужчина упал на меч. Острие пронзило грудь самоубийцы, выйдя из спины. Умирающий Энгельберт запрокинул лицо, искаженное страданием, к небесам. Распяленный в крике рот изрыгал слова проклятия. Хотелось заткнуть уши; чудилось, что эхо до сих пор витает под каменными сводами.
– …мы убиваем отцов. Садимся на еще теплый трон. Из поколения в поколение. Смотри, колдун! Наши предки были изобретательны…
Взгляд, жесты, речь – ничто сейчас не выдавало в короле ребенка. Устами Альберта говорила длинная череда тер-тесетских владык, поднаторевших в искусстве отцеубийства. Их жизни глубоко врезались в мрамор; жизнь и смерть. Стрела бьет в спину. Кинжал вспарывает горло. Внезапное бешенство охватывает пса-любимца. Затягивается удавка наемного убийцы. Троица ныряльщиков утаскивает на дно захлебывающегося пловца. Боевой топор рассекает тело наискось, от ключицы до нижних ребер…
– Эту резчик еще не закончил.
За постаментом, на котором покоилось тело Ринальдо, обнаружился низкий, очень крепкий стол. На нем лежала еще одна плита. Вазак сразу узнал Фернандеса Великолепного. Сидя за пиршественным столом, король в левой руке держал окорок, а правой тянулся к блюду со сливами. Сбоку гримасничал шут, демонстрируя непомерно длинный язык. Вазак перевел взгляд на то место, которое вскоре займет новый барельеф. В стене был выдолблен аккуратный прямоугольник соответствующих размеров и глубины.
– А здесь, – Альберт указал на участок стены, которого еще не коснулось зубило каменотеса, – мы будем рвать глотку нашему возлюбленному отцу. Острые зубы и красное мясо…
Он замолчал.
– Ты был честен с нами, колдун, – когда мальчик вновь заговорил, в голосе его звучали слезы. – Мы это ценим. Но пусть твоя честь в другой раз подбирает слова! Наш гнев может не внять разуму…
– Простите, сир! Я…
Король взмахнул рукой, и Вазак прикусил язык.
– Хватит о чести, – велел Альберт. – Перейдем к правде.
Когда он, глядя в глаза Вазаку, сказал, чего желает, некромант с беспощадной ясностью понял, что ходит по краю пропасти. Толстяка бросило в пот. Холодная камера превратилась в баню; тело – в кисель.
– От тебя воняет, – сказал король. – Боишься?
– Боюсь, – признался Вазак.
– Сделаешь?
– Сделаю.
8.
– Око Митры!
Кричал Газаль-руз. Пальцем, украшенным двумя перстнями – с сапфиром и турмалином – Злой Газаль, забыв о приличиях, тыкал в Циклопа. Выдержка прочих магов оказалась крепче. Перешептываясь вполголоса, они не сводили глаз с рубина, вросшего в лоб сына Черной Вдовы; рубина в розетке из вспухшей плоти, густо оплетенного жилами. Всем стали ясны причины упорства, с каким Амброз добивался первенства в наследовании.
– Король Камней! – надрывался Газаль.
– Слуга, – задумчиво бросил Древний. – Верный слуга…
Амброз обернулся к конклаву:
– Кто-то желает оспорить?
Колыхнулась тьма вокруг Максимилиана. Газаль-руз отступил на шаг. Остальные пожимали плечами, отворачивались. Никто не хотел вступать в спор.
– Слуга, – вздохнул Злой Газаль. – Ну, слуга…
Стоя в тени башни, Циклоп улыбался. Казалось, его веселит беспокойство чародеев. Кожа туже обтянула скулы, грозя лопнуть; губы сделались похожи на два застарелых рубца. Уголок рта мелко дергался. Это была улыбка смертника, и веселье мертвеца. Капля пота стекла по щеке к подбородку, и Циклоп вытер ее тыльной стороной ладони.
– Не бойтесь, – сказал он. – Она не выползет. В прошлый раз она одолела лестницу, чтобы остановить нас с Симоном. Думаете, сегодня она одолеет смерть? Нет уж, я сам. Стыдно тревожить попусту тех, кто ушел…
– Замолчи, – велел Амброз, бледнея. – Замолчи, и иди со мной.
– Приди и возьми, – ответил Циклоп.
Земля между ним и Амброзом колыхнулась. С десяток проворных нитей, прячась в рыхлой почве, устремились к крыльцу. Миг, и шустрые змейки обвили щиколотки сына Черной Вдовы. Язычки тоньше волоса нырнули под штанины, внедряясь в поры кожи, и дальше – в мышцы, сухожилия, кости. Циклоп вздрогнул; улыбка застыла на его лице, превращаясь в гримасу страдания. Он сделал шаг, другой, и замер на краю крыльца.
– Чудовища, – сказал он. – Были добры…
Солнце облизало его лоб. В рубине, служившем Циклопу третьим глазом, вспыхнули мягкие, голубоватые искорки. Темно-красный цвет кое-где просветлел, утратил насыщенность, мерцая костром в ночи. Сгусток крови уступил место тлеющему углю; рубин – карбункулу. Камень власти и доблести обратился в камень дружбы и удачи. Никто не заметил разницы, списав изменения на игру солнечных лучей в гранях драгоценности. Но все без исключения заметили, как споткнулся Амброз Держидерево, споткнулся на ровном месте. Часть соков, бурлящих в корнях мага, изменила состав – пища сделалась отравой, как если бы воля сына Черной Вдовы, всасываемая корнями, была ядовитой. Пенясь, яд вторгся в сознание мага; чувственный образ заклятия, знакомый Амброзу издавна, с дней ученичества у Н'Ганги, обрел новые, чуждые ему оттенки. Еще немного, и на каждый шаг, сделанный Циклопом от крыльца к своему хозяину, Амброз сделал бы бы ответный шаг, сам того не желая.
