Метаморфозы тем временем продолжались. Из кома некротической плоти возникло подобие человеческой фигуры. Мрак, облепивший добычу, поредел, рассеялся, и дитя Талеловой магии предстало перед конклавом. Из круга на чародеев слепо пялилась тощенькая, горбатая старушонка. Лицо – в складках бесчисленных морщин, морщинок и морщиночек. Синева прожилок на крючковатом носу. По плечам рассыпались редкие, грязно-седые волосы. Дряблая кожа, вся в рыжеватых пятнах. Пустые, отвислые груди. В сухоньких лапках карга сжимала четки из человеческих зубов. Зубы были стертые и пожелтевшие, со щербинами и темными вкраплениями, с наростами зубного камня. Пальцы старухи ни на миг не оставались в покое. Они все время шевелились, жили своей, отдельной жизнью, издавая сухой шелестящий звук. Казалось, старухе не терпится начать перебирать четки, и она с трудом сдерживается.
Мертвечиной от карги не пахло. Исходивший от нее едва ощутимый аромат напоминал горечь осенней листвы. Талел отер с лица слезы и, через силу улыбнувшись, погрозил старухе пальцем:
– Это свои, Смертушка. Ты их не трогай.
Старуха мелко-мелко закивала, соглашаясь.
– Знаешь, за кем идти, Смертушка? Знаешь ведь?
Старуха потянула носом воздух, хихикнула и с неожиданным проворством крутнулась на босых пятках, чуть пригнувшись. Раздув ноздри, она кивала без отдыха: знаю, мол.
– Вот и славно. А мы тебя подкормим. Силенок подбавим…
Старуха опять хихикнула – и замерла, в ожидании уставившись на магов. Тобиас Иноходец попятился под ее невидящим взглядом, споткнулся и чуть не упал.
– Ваша очередь, братья. Ваша жертва.
Маги переглянулись. Никто не хотел быть первым.
– Боитесь, братья?
– Белово охвостье…
Злой Газаль шагнул вперед. Ощерившись, он развел руки в стороны, словно хотел взлететь – и, сведя их над головой, с ненавистью выплюнул шипящую формулу. Грудь Газаль-Руза разверзлась, наружу высунулись исполинские клешни. Тускло блеснул хитин, отразив разлитое в воздухе зеленоватое мерцание. Миг, другой, и гигантский скорпион, не менее десятка локтей в длину, выбрался из Газаля целиком. Грудь мага вновь была целой, от жуткой раны, что в мгновение ока убила бы любого, не осталось и следа. Сама по себе подобная тварь никак не могла уместиться внутри человека, но Стихийные Облики превышают размерами тела хозяев. Покинув убежище, скорпион поблек, больше походя на призрак, нежели на чудовище.
Старуха плотоядно ухмыльнулась и поманила скорпиона скрюченным пальцем. Тварь, как ни странно, подчинилась и кинулась к ней. Карга вытянула губы трубочкой, раздался влажный, чмокающий звук – и скорпион на бегу стал таять, превращаясь в облако грязно-серого тумана, похожего на клочья старухиных волос. Когда он без остатка втянулся в ненасытный рот, тело карги сделалось стеклянным; внутри проступили одутловатые лица мертвецов-учеников, подернулись рябью – и исчезли.
Газаль-руз пошатнулся, но устоял. Медленно, словно постарев на сотню лет, маг отступил назад. Злой Газаль принес свою жертву. Его Облик больше не вернется к нему.
Тобиас Иноходец зарыдал, как ребенок, когда красавец-дракон, сияя алмазной чешуей, покинул его – и канул в утробе ненасытной старухи. Губы карги всосали гудящий рой пчел Н’Ганги. Лицо Осмунда Двойного затвердело, превращаясь в камень: за роем последовал извергнутый им ледяной гигант…
– Жертвы приняты.
Талел оглядел понурых собратьев, едва державшихся на ногах. Облик-жертва обеспечивал магам связь с творением Талела. Пока ужасная посланница не выполнит свое предназначение, каждый из чародеев будет ощущать часть себя – в старухе, и толику мертвечины – в себе. Магам было зябко. Их томил холод могилы, который останется с ними до конца дней. Впрочем, сам Талел чувствовал себя не лучше.
– Иди, – велел он. – И поторопись!
Визгливо хихикая, старуха устремилась прочь, к утонувшим во мраке предместьям Тер-Тесета. Едва она пересекла границу «волдыря», как болотное свечение угасло, и метель с лихим посвистом ворвалась на территорию лагеря.
5.
Снег предательски скрипел под сапогами.
Себастьян Дорн шел один. Ему, природному трусу, до сих пор не верилось: по ночным улицам – один, мимо трущоб окраины – один, вдоль кладбищенской ограды, блестящей от инея – один, как перст. Сперва Дорн хотел взять охрану, но передумал. У охранников, сколько им ни заплати, есть языки. Если эти языки не развяжутся от вина или глупости, их развяжет палач на допросе. Нет, мы уж лучше рискнем встречей с грабителями. Меч в дубовых, окованных серебром ножнах больно хлопал по бедру. Завтра будет синяк, вздохнул Дорн. Если останусь жив… Впервые за много лет он был при оружии. Советник не обольщал себя лживой надеждой. Случись драка, меч не спасет. Вывернется из слабой руки, упадет в сугроб. Разве что какой-нибудь золотушный оборванец поостережется нападать на человека с мечом…
Месяц качался на черных волнах. Длинная тень Дорна бежала впереди хозяина. Карабкалась на стены зданий, цеплялась за балконы. Меч тень превратила в хвост. Быстрей, шептал Дорну темный бес. Быстрей, пока решимость не увяла. Вон, впереди пряничный домик. Красный кирпич, вставки из белого тесовика; треугольник фронтона над окнами. Вот дверной молоток. Стучи; ну, стучи же!
Звук ударов спугнул кота, дремлющего меж прутьями ограды. Советнику долго не открывали. Он ждал, переминаясь с ноги на ногу; начинал стучать снова. Наконец лязгнул засов. Створка отодвинулась, сверкнула провисшая цепь; в щель глянул налитый кровью глаз.
– Какого ляда… – прохрипел Вазак.
И умолк: узнал советника.
– Холодно, – сказал Дорн. – Пусти погреться.
Некромант размышлял. Тон, предложенный советником, намекал на важность беседы. Вазак не был ранее представлен Дорну; Дорн никогда не обращался к Вазаку по магической части. Если королевский советник является к королевскому магу – и вот так, запросто, как с давним приятелем…
– Не боишься? – спросил Вазак.
– Боюсь, – честно ответил советник. – Очень. Давай бояться вместе?
– Мне-то чего бояться?
– Ты меня впусти. Я и расскажу: чего…
– Ну, входи…
Дверь закрылась; брякнула цепь, и Вазак распахнул створки пошире. Дорн обождал, пока колдун подвинется, освобождая дорогу, и вошел в крошечный холл. Чистота, невероятная в доме некроманта, который Дорн представлял вонючей берлогой, поразила советника. Он ждал сушеных жаб и маринованной требухи, а тут и пылинка бы сесть постеснялась.
– Мне бы разуться, – с робостью сказал Дорн.
Вазак пожал плечами: дескать, я не против. Маг был в ночной сорочке – короткой, до колен – поверх которой он набросил застиранный халат. Голову Вазака украшал бязевый колпак с кисточкой.
– Годы, – объяснил Дорн. – Сам не справлюсь.
– Слуг не держу, – буркнул Вазак. – Садись…
