Эти слова были обращены к вновь вошедшему, который был поддавалой в игре в кегли с Матье. Он вошел, сопровождаемый проклятиями игроков, которые обещали, что они будут использовать его ноги вместо палок при игре.
Услышав свое имя, ученик Бахуса, как называли в то время современного Каво
[33]
, Моликар обернулся и сквозь пелену, застилавшую его глаза, попытался разглядеть того, кто его позвал.
— А! — прошептал он, вытаращив глаза и раскрыв рот. — Это ты, Бобино?
— Да, это я.
— Что ты говоришь? Повтори, пожалуйста, сделай любезность!
— Да ничего, пустяки, просто этот весельчак Лаженесс говорит здесь мне разные глупости.
— Но, — возразил Лаженесс, задетый в своем самолюбии рассказчика, — это вовсе не глупости, уверяю тебя!
— Кстати, Моликар, — спросил Бобино, — чем закончилась твоя тяжба с соседом Лафаржем?
— Моя тяжба? — переспросил Моликар, которому в том со стоянии, в котором он находился, было сложно быстро переключиться с одной мысли на другую.
— Ну да, твоя тяжба!
— С цирюльником Лафаржем?
— Да.
— Я ее проиграл. -
— То есть как проиграл?
— Я ее проиграл, потому что на меня наложили наказание.
— Кто на тебя наложил наказание?
— Мсье Бассино, мировой судья.
— И к чему он тебя приговорил?
— К штрафу в три франка.
— А что же ты ему такого сделал, этому цирюльнику? — спросил Лаженесс со своей обычной серьезностью.
— Что я ему сделал? — переспросил Моликар, ноги которого качались, подобно маятнику часов. — Я ему расквасил нос. Но без всякого умысла, честное слово! Ты ведь хорошо знаешь, какой нос у этого Лафаржа, не так ли, Бобино?
— Во-первых, уточним, — сказал шутник, — что это не нос, а рукоятка! — Да, уж, он нашел верное выражение, этот сатана Бобино… То есть я хотел сказать, Бобино, у меня просто язык заплетается!
— Ну и что же? — спросил Лаженесс.
— Что? — не понял Моликар, мысли которого уже были далеко от темы разговора.
— Он спрашивает о носе дядюшки Лафаржа!
— Действительно… — сказал Моликар, упорно пытаясь отогнать несуществующую муху, — прошло уже две недели с тех пор, как мы вместе вышли из кабачка!
— Значит, вы были под хмельком?
— Вовсе нет, — возразил Моликар.
— А я тебе повторяю, что вы были под хмельком!
— А я тебе говорю, что нет! Мы были пьяны! — и Моликар рассмеялся, радуясь, что он тоже нашел удачное выражение.
— В добрый час! — сказал Бобино.
— Ведь ты никогда не исправишься? — спросил Лаженесс.
— В чем?
— В том, что ты пьешь! — Исправляться! А зачем?
— Этот человек удивительно умен, — сказал Бобино. — Стакан вина, Моликар.
Моликар покачал головой.
— Как, ты отказываешься? -
— Да.
— Ты отказываешься от вина?!!
— Два, или ни одного!
— Браво!
— А почему именно два? — спросил Лаженесс, который обладал более математическим складом ума, чем Бобино, и считал, что у каждой загадки должно быть четкое объяснение.
— Потому что если я выпью один стакан, — ответил Моликар, — то это будет тринадцатый стакан за этот вечер!
— О, понятно! — сказал Бобино.
— А тринадцатый стакан вина может принести мне несчастье!
— Однако какой ты суеверный! Ну продолжай! Ты получишь свои два стакана!
— Мы вышли из кабачка, — продолжал Моликар, усаживаясь за столик, принимая приглашение Бобино.
— В котором часу это было?
— О, очень рано!
— И что же?
— Было около часу ночи или половины второго, я точно не помню… Я хотел вернуться к себе, как и подобает честному человеку, у которого три жены и один ребенок!
— Три жены!
— Три жены и один ребенок!
— Какой султан!
— Да нет, одна жена и трое детей, какой глупец этот Бобино! Конечно, можно иметь трех жен, но если бы у меня было три жены, то я бы никогда не вернулся домой. Я иногда туда и так не прихожу, так что с меня и одной достаточно. Итак, я решил вернуться домой, но тут мне пришла в голову эта несчастная мысль сказать цирюльнику Лафаржу, который живет на площади, где фонтан, — а я, как известно, живу в конце улицы Ларги, — так вот, мне пришла в голову эта несчастная мысль сказать ему: «Сосед, проводим друг друга. Сначала я вас провожу, а потом вы меня проводите, затем опять вы, потом опять я, и всякий раз мы будем останавливаться у матушки Моро, чтобы вместе выпить по стаканчику».
— А! — сказал Лаженесс. — Это прекрасная идея!
— Да, — заметил Бобино, — в тот день, ты, видимо, выпил тринадцать стаканов, как сегодня, и ты боялся, что это принесет тебе несчастье!
— Нет, в тот день я их, к сожалению, не считал, это мне пришло в голову позже. Итак, мы пошли, как добрые соседи, как настоящие друзья, и дошли до двери мадемуазель Шапюи, главной почтальонши, ты ее знаешь…
— Да.
— Там лежал громадный камень, но было так темно! У тебя ведь хорошее зрение, не так ли, Лаженесс? И у тебя тоже, Бобино?
Но в ту ночь было так темно, что хоть глаз выколи! В ту ночь ты бы принял кошку за полицейского!
— Никогда! — сказал Лаженесс.
— Никогда? Ты говоришь никогда?
— Да нет, он ничего не говорит!
— — Если он ничего не говорит, то это другое дело, и значит я ошибаюсь!
— Да-да, ты ошибаешься, продолжай!
— Итак, около двери мадемуазель Шапюи, которая работает почтальоншей, я нашел камень. Но — увы! — я его не заметил. Да и как я мог его заметить? Мой сосед Лафарж не видел собственного носа, который был гораздо ближе к нему, чем камень ко мне. Я споткнулся и, протянув руку в поисках опоры, наткнулся на первое, что попалось мне под руку. Конечно, это оказался нос соседа Лафаржа! Ну, вы же знаете, что, когда тонешь в воде, стараешься всплыть на поверхность, но когда в вине, то это уже хуже. Ну, в общем, в результате произошло то же самое, как если бы ты доставал твой охотничий нож из ножен, Бобино; сосед Лафарж выдернул свой нос у меня из рук, а кожа осталась. Вы прекрасно понимаете, что это не моя вина, я бы с удовольствием вернул ему его проклятую кожу. А в результате судья приговорил меня к трем франкам штрафа за нанесение тяжких телесных повреждений и к оплате последующего лечения!
