***
Вам приходилось видеть разъяренного старика в потрепанной
одежде, который катит по улицам города пустую тележку из супермаркета и ругает
на чем свет стоит цены на мясо? Иногда на нем бейсболка, иногда глаза закрывают
солнцезащитные очки с одним треснувшим стеклом.
Вам приходилось в испуге стоять в дверях своего дома и
наблюдать, как мужчина с солдатской выправкой и зигзагообразным шрамом на щеке
разгоняет пьяную толпу, чтобы обнаружить, что посреди на земле лежит юноша с
разбитой головой и вывернутыми карманами? Вы видели злость и жалость на лице
этого человека?
То признаки соскальзывания.
Еще один лежит под нами на окраине Френч-Лэндинга, и,
несмотря на весь ужас, который он вызывает, у нас нет выбора, кроме как
лицезреть его. Нашим свидетельствованием мы окажем ему честь, насколько это для
нас возможно; представ пред нашими глазами, предложив себя нашим молчаливым
взглядам, признак этот отблагодарит нас сторицей.
Мы снова поднимаемся на высоту парения орла, и под нами,
словно топографическая карта, распростерся округ Френч. Утренние солнечные
лучи, уже куда более яркие, освещают зеленые прямоугольники полей, отражаются
от громоотводов на крышах амбаров. Озерцами света сверкают редкие легковые
автомобили, катящие мимо полей в город. Коровы тыкаются мордами в ворота
загонов, торопя хозяев вывести их на встречу с доильной установкой.
Достаточно удалившись от черного дома, который явил нам
прекрасный пример соскальзывания, мы плывем на восток, пересекаем прямую как
стрела Одиннадцатую улицу и попадаем в переходную зону разбросанных домов и
частных фирм, миновав которую шоссе № 35 вырывается в чистое поле. «С семи до
одиннадцати» проплывает мимо, Дом ветеранов зарубежных волн, где
государственный флаг поднимется на флагштоке еще через сорок пять минут. В
одном из жилых домов, чуть отстоящем от дороги, женщина, которую зовут Ванда
Киндерлинг, жена Торнберга Киндерлинга, злобного и неумного, отбывающего
пожизненное заключение в калифорнийской тюрьме, просыпается, смотрит, сколько
водки осталось в бутылке на столике у кровати, и решает, что завтрак можно
отложить еще на час.
Чуть дальше сверкающие тракторы, выстроившиеся стройными
рядами, как солдаты почетного караула, словно отдают честь огромному
административному куполу из стали и стекла. Это владения Теда Гольца, «Центр
продажи сельскохозяйственной техники», обслуживающий весь округ Френч, куда
вскоре явится на работу Фред Маршалл, добропорядочный встревоженный муж и отец.
С ним нам предстоит познакомиться в самом скором времени.
За радующим глаз стеклянным куполом и асфальтовым морем
стоянки «Гольца» на полмили тянется каменистое поле, которое давно уже не знало
плуга, и растут на нем только сорняки. По полю проходит отходящая от шоссе
заросшая травой дорога, упирающаяся вроде бы в груду бревен, наваленных между
сараем и древней бензоколонкой. Туда нам и надо. Мы скользим над землей. Груда
бревен при ближайшем рассмотрении превращается в наклонившееся, обветшалое
здание, которое грозит обрушиться при первом порыве ветра. Старый жестяной рекламный
щит «Кока-колы» привалился к стене, изрешеченный пулями. На земле — пустые
пивные банки и окурки сигарет с фильтром. Изнутри доносится мерное громкое
гудение многочисленных мух. Нам хочется подняться в чистый воздух и
ретироваться. Дурных впечатлений нам хватило и около черного дома. Там — гнилое
место, но это… еще хуже.
Еще один признак соскальзывания состоит вот в чем: это
ощущение, что общая ситуация или стала, или в самом ближайшем времени станет
хуже.
В полуразрушенном, напоминающем вагон здании, которое мы
видим перед собой, раньше находилось плохо управляемое и отличающееся крайней
антисанитарией предприятие общественного питания. Называлось оно «Закусим у
Эда». Там, за всегда грязным прилавком высился огромный, весом 350 фунтов, Эд
Гилбертсон, предлагавший немногочисленной клиентуре, в основном местным
подросткам, приезжающим на велосипедах, жирные, пережаренные гамбургеры,
сандвичи с майонезом, копченой колбасой и отпечатками своих больших пальцев и стаканчики
мороженого. Давно уже ушедший в мир иной, Эд приходился одним из многочисленных
дядьев Дейлу Гилбертсону, нынешнему шефу полиции Френч-Лэндинга, и был одной из
достопримечательностей города. Его поварской фартук цветом не сильно отличался
от сажи, состояние рук и ногтей повергло бы в шок любого заезжего санитарного
инспектора, кастрюли и сковороды, вылизывая, чистили исключительно кошки. Под
прилавком стояли бачки с мороженым, тающим от жара гриля. Над головой висели
клейкие ленты, практически полностью залепленные тысячами мушиных трупиков.
Пусть с неохотой, но приходится признавать, что долгие десятилетия в этой точке
общепита микробы вольготно жили и множились на полу, прилавке, гриле,
колонизировали самого Эда, лопаточку, которой он переворачивал жарящиеся
гамбургеры, вилку, которой цеплял их, ложку, которой набирал мороженое,
отвратительную еду, которую готовил, и, наконец, попадали во рты и желудки
детей, которые все это съедали, а случалось, и мамаш.
Хоть это покажется странным и необъяснимым, но ни один
человек не умер, закусив у Эда. После того как хозяин заведения скончался от
сердечного приступа, залезши на стул, чтобы, наконец повесить над прилавком
десяток новых липких лент, ловушек для мух, ни у кого не хватило духу снести
этот рассадник антисанитарии. Последние двадцать пять лет гниющая лачуга
служила прибежищем романтичных парочек и использовалась стайками подростков,
решивших впервые в истории, пусть не человечества, а страны, как, во всяком
случае, им казалось, познакомиться с дарами Бахуса.
Жужжание мух, доносящееся изнутри, подсказывает нам, что на
этот раз в лачуге мы не найдем ни парочку истомленных молодых любовников, ни
отключившихся от выпитого подростков.
Жужжание мух, конечно же, неслышное с шоссе, указывает, что
нам предстоит увидеть более неприятное, едва ли не запредельное, зрелище. Мы
даже можем сказать, что зрелище, более свойственное другому, отличному от
нашего миру, а потому заведение Эда в каком-то смысле может считаться порталом.
Мы входим. Солнечный свет проникает сквозь многочисленные
щели в восточной стене и прохудившейся крыше, желтые полоски лежат на грязном
полу, подсвечивая какие-то перья, пыль, песок, многочисленные следы животных и
людей.
Старые, протертые до дыр, изъеденные молью армейские одеяла кучей
свалены у стены слева от нас, пустые банки из-под пива и окурки сигарет с
фильтром валяются вокруг керосиновой лампы с треснутым фонарем. Солнечный свет
мягко гладит цепочку следов, которые ведут к тому, что осталось от прилавка
Эда, и за него, туда, где раньше стояли раковина, плита, полки. Там следы
исчезают. По взбитой пыли на полу можно судить, что за прилавком шла нешуточная
борьба, а у дальней стены мы видим совсем не истертое армейское одеяло, как нам
бы того хотелось. Что-то лежит у стены, частично на грязном полу, частично в
луже темной, липкой жидкости. Ошалевшие от радости мухи вьются над ней, садятся
на нее. Чуть дальше, в углу, дворняга с рыжевато-коричневой шерстью яростно
рвет зубами мясо и кость, выступающие из белого предмета, который пес держит
передними лапами. Белый предмет — кроссовка. Точнее, кроссовка модели «Нью
баланс». Еще точнее, детская кроссовка модели «Нью баланс», пятого размера.
