Не костяшками пальцев. Звук другой. Скорее, стучат ногтем.
Или клювом.
Она пересекает комнату в мареве бренди и наркотиков, босые
ноги шагают по когда-то пушистому, а теперь лысому ковру: мать, потерявшая
единственного ребенка. Открывает дверь в туманный летний вечер и ничего не
видит, потому что смотрит слишком высоко. А потом кто-то шуршит на коврике.
Кто-то, кто-то черный, смотрит на нее снизу вверх яркими,
изучающими глазками. Это ворон, ворон из стихотворения Эдгара По пришел к ней в
гости.
— Господи, меня глючит, — бормочет Тэнзи, пробегая пальцами
по жидким волосам.
— Господи! — повторяет ворон с коврика. Потом добавляет:
— Горг!
Если б Тэнзи спросили, она бы сказала, что не испытывала
никакого страха (спасибо наркотикам и бренди), но это не так, потому что она
вскрикивает и отступает на шаг.
Ворон быстренько перепрыгивает через порог на вылинявший
лиловый ковер, по-прежнему глядя на Тэнзи яркими глазками. На перьях сверкает
каплями сконденсировавшийся туман. Он прыгает в глубь комнаты, останавливается,
отряхивается. Оглядывается, как бы спрашивая: «Как я выгляжу, дорогая?»
— Уходи, — говорит Тэнзи. — Я не знаю, кто ты, существуешь
ли на самом деле, но…
— Горг! — настаивает ворон, потом распрямляет крылья и
начинает летать по гостиной трейлера — кусочек ночной тьмы.
Тэнзи вскрикивает, закрывает лицо руками, но Горг к ней не
приближается. Садится на стол, рядом с бутылкой.
Тэнзи думает: «Он просто заблудился в тумане. Возможно, он
бешеный, или у него орнитоз, который разносят птицы. Надо пойти на кухню и
принести швабру. Выгнать до того, как он тут все засрет…»
Но кухня слишком далеко. В ее состоянии — за сотню миль от
Френч-Лэндинга, где-нибудь в районе Колорадо-Спрингс. И возможно, ворона нет
вовсе. Мысли об этом чертовом стихотворении вызвали галлюцинации, вот и все…
стихотворение и потеря дочери.
Впервые боль пробивается сквозь туман, и Тэнзи
передергивает: боль обжигает огнем. Она вспоминает маленькие ручки, которые
иногда обнимали ее за шею. Крики в ночи, которые будили ее. Запах детского
тельца после ванны.
— Ее звали Ирма! — кричит она галлюцинации, устроившейся
около бутылки. — Ирма — не гребаная Линор, что за глупое имя — Линор. Давай
поглядим, сможешь ты сказать «Ирма»?
— Ирма! — покорно каркает ворон, изумляя Тэнзи до глубины
души. И глаза, поблескивающие глаза словно втягивают ее в себя, как глаза
древнего моряка из другого стихотворения, которое ей задали выучить, но она так
и не выучила. — Ирма-Ирма-Ирма-Ирма…
— Прекрати! — не хочет она слушать галлюцинацию. Совершенно
не хочет. Имя ее дочери срывается с клюва, словно вымаранное в грязи. Она хочет
закрыть уши руками, но не может их поднять. Слишком тяжелые. Ее руки
прилепились к плите и холодильнику (который дышит на ладан) в Колорадо-Спрингс.
Она может только смотреть в эти черные глаза.
И ворон смотрит на нее, шевелит крыльями. Они трутся о тело
с неприятным скрипом, и Тэнзи думает: «О, вещун! Молю — хоть слово! Птица ужаса
ночного!»
В груди у нее холодеет.
— Что ты знаешь? Чего ты пришел?
— Знаю! — каркает Горг, клюв опускается и поднимается,
опускается и поднимается. — Иди!
Он ей подмигивает? Святой Боже, он ей подмигивает?
— Кто ее убил? — шепчет Тэнзи Френо. — Кто убил мою девочку?
Глаза Горга не отрываются от нее, превращают в жука или
булавку. Медленно, как во сне (но это действительно происходит, на каком-то
уровне сознания она это знает), Тэнзи подходит к столу. Ворон наблюдает за ней,
притягивает ее к себе. «Там, где ночь царит всегда, — думает она. — Там, где
всегда царит гребаная ночь».
— Кто? Скажи мне, что ты знаешь?
Ворон смотрит на нее блестящими черными глазами. Клюв
открывается и закрывается, показывая красное внутри.
— Тэнзи! — каркает Горг. — Подойди!
Пол уходит из-под ног, она падает на колени, до крови
прикусывает язык. Алые капли пачкают футболку с буквами «У» и «В» на груди.
Теперь ее лицо на одном уровне с головой Горга.
Она видит, как одно крыло скользит вверх-вниз по бутылке,
словно лаская ее. От Горга пахнет пылью и тысячами дохлых мух. Его глаза —
черные иллюминаторы, смотрящие в другой мир. В ад, возможно. Или Шеол. Как кому
нравится.
— Кто? — шепчет Тэнзи.
Горг вытягивает шею, пока клюв не достает до ее уха.
Начинает шептать, и вскоре Тэнзи Френо уже кивает, жадно ловя его слова. Свет
разума уходит из ее глаз. Когда он вернется? О, я думаю, мы все знаем ответ на
этот вопрос.
Никогда, не так ли?
Глава 16
Без четверти семь вечера. Френч-Лэндинг затянут туманом, но
спокоен, хотя у многих его жителей нелегко на сердце. Спокойствие долго не
продлится. Однажды начавшись, соскальзывание надолго не останавливается.
В «Центре Макстона» Шустрик не спешит уходить домой, и его
решение продлить рабочий день не вызывает удивления, если учесть неспешный, а
потому действительно возбуждающий минет, который делает ему Ребекка Вайлес,
пока он, раздвинув ноги, сидит в кресле своего кабинета.
В актовом зале старики зачарованы Джулией Эндрюс в «Звуках
музыки». Элис Уитерс плачет от радости: «Звуки музыки» — ее любимый фильм.
«Поющие под дождем» — на втором месте, но фаворита этой картине не достать. Из
пациентов «Макстона», способных передвигаться самостоятельно, нет только Берни.
Тот крепко спит. Дух, который контролирует его, точнее, демон имеет виды на
Френч-Лэндинг и в последние недели загонял старика в хвост и гриву (Берни не
жаловался, наоборот, помогал в меру своих сил).
На Норвэй-Вэлли-роуд Джек Сойер, сидящий за рулем «доджа»,
как раз сворачивает на подъездную дорожку к дому Генри Лайдена. В Норвэй-Вэлли
туман не такой густой, но все равно фары пикапа окружены мерцающим ореолом. В
этот вечер он рассчитывает продолжить чтение главы 7 («Дорожка призрака»)
«Холодного дома» и, возможно, дойти до конца главы 8 («Как покрывают множество
грехов»). Но до Диккенса он обещал послушать песню, которую Висконсинская крыса
намерен поставить на первую строку своего рейтинга «Верни мне мою собаку» в
исполнении «Слоббербоун».
— Каждые пять или около того лет рок-н-ролл рождает
очередную великую песню, — сказал ему Генри по телефону, и Джек, конечно же,
уловил в его голосе интонации Висконсинской крысы.
