— Я знал тебя? Когда тебе было двенадцать?
Она качает головой.
— Но я тебя видел.
— Возможно. В большом павильоне. Моя мать была одной из
фрейлин Доброй Королевы. Я тоже… самой младшей. Ты мог меня видеть. Я думаю,
что видела тебя.
Джеку требуется несколько секунд, чтобы переварить смысл ее
слов, потом он продолжает. Время поджимает. Они оба это знают. Он чуть ли не
физически чувствует его бег.
— Ты и Джуди — двойники, но путешествовать вы не можете. Она
никогда не была в твоем сознании здесь, а ты в ее — там. Вы… говорите через
стену.
— Да.
— Когда она что-то писала, это была ты, шепчущая по другую
сторону стены.
— Да. Я знала, как сильно я давлю на нее, но ничего другого
мне не оставалось. Не оставалось! Дело не в том, чтобы вернуть ей сына, хотя
это тоже важно. Есть более серьезные причины.
— Например?
Она качает головой:
— Не мне рассказывать тебе о них. Это сделает другой
человек, в сравнении с которым я — пылинка.
Он смотрит на аккуратные повязки на кончиках пальцев и
думает о том, как яростно Софи и Джуди пытались прорваться сквозь стену друг к
другу. Морган Слоут, похоже, становился Морганом из Орриса усилием воли.
Двенадцатилетним мальчиком Джек встречал и других, обладающих тем же талантом.
Он был не из их породы. Оставался Джеком в обоих мирах. А
вот Джуди и Софи не могли перемещаться в сознание друг друга. Что-то им
препятствовало, они лишь перешептывались через стену между мирами. И Джек не
может представить себе более печальной повести.
Джек оглядывает рваный шатер, непрерывное движение пятен
света и тени. Хлопают полотнища. Через дыру в стене он видит в соседней комнате
несколько перевернутых коек.
— Где мы?
Она улыбается:
— Для некоторых это госпиталь.
— Да? — Он вскидывает голову, вновь смотрит на очертания
креста. Муаровый, но когда-то точно был красным. «Красный крест, глупенький», —
думает он. — Ага! Но он… несколько… э… древний?
Улыбка Софи становится шире, и Джек понимает, что она
ироничная. Каким бы ни был этот госпиталь, здесь, похоже, пациентам оказывают
совсем не ту помощь, как в клинической больнице.
— Да, Джек. Очень древний. Когда-то таких госпиталей было
больше десятка, в Долинах, в Верхнем мире, в Срединном мире. Теперь они
наперечет. Может, это последний. Сегодня он здесь. Завтра… — Софи вскидывает
руки, опускает. — Где угодно! Может, по ту сторону стены, что и Джуди.
— Прямо-таки странствующий медицинский цирк.
Должно быть, она воспринимает его слова как шутку, потому
что смеется и хлопает в ладоши:
— Да! Да, конечно! Хотя ты едва ли захотел бы здесь
лечиться.
«Что означают ее слова?»
— Наверное, не захотел бы, — соглашается он, окинув взглядом
расползающиеся стены, порванные потолки, шесты-стойки, которые того и гляди
сломаются. — Со стерильностью здесь не очень.
— Однако, будь ты пациентом, — Софи говорит очень серьезно,
но ее глаза весело поблескивают, — ты бы подумал, что лучше госпиталя просто не
найти. В заботе и внимании Смиренным сестрам
[98]
равных нет.
Джек вновь оглядывается:
— А где они?
— Смиренные сестры не показываются на глаза, когда светит
солнце. И если мы хотим остаться в живых, Джек, каждый из нас должен покинуть
госпиталь и продолжить свой путь задолго до наступления темноты.
У него щемит сердце при мысли о том, что каждому из них
действительно придется идти своим, отдельным путем, пусть он и знает, что
другого не дано. Но любопытство заставляет задать следующий вопрос. Копписмен
всегда остается копписменом.
— Почему?
— Потому что Смиренные сестры — вампиры, и их пациенты никогда
не выздоравливают.
Джеку становится не по себе. На лице — тревога. Софи он
верит: в мире, где есть место вервольфам, вполне могут быть и вампиры.
Она касается его руки. По телу Джека пробегает дрожь
желания.
— Не бойся, Джек. Они тоже служат Лучу.
[99]
Все живое служит
Лучу.
— Какому лучу?
— Не важно. — Ее пальцы сильнее сжимают запястье Джека. —
Тот, кто ответит на твои вопросы, скоро будет здесь, если уже не пришел. — Она
искоса смотрит на него, улыбается. — Когда ты выслушаешь его, тебе станет проще
задавать вопросы.
Джек понимает, что ему указывают на его невежество, но
указывает Софи, а потому не чувствует обиды. Он с готовностью идет следом за
ней из одной комнаты большого и древнего госпиталя в другую. Переходя из
помещения в помещение, понимает, какое огромное это сооружение. Еще он ощущает,
несмотря на свежий ветерок, слабый, но неприятный запах, смесь запахов
бродящего вина и испортившегося мяса. Что это за мясо, Джек знает. Он сотни раз
выезжал на место преступления, где его поджидал очередной труп, так что
догадаться не трудно.
***
Мы бы допустили бестактность, покинув Джека в тот момент,
когда тот встретил любовь всей своей жизни, вот мы этого и не сделали. Но
теперь, когда Джек и Софи шагают по госпиталю, давайте выскользнем за его
тонкие стены. Снаружи нас встречают сухая земля, красные скалы, кустарник,
цветы, чем-то напоминающие калохортус, невысокие сосны, несколько кактусов.
Откуда-то доносится журчание воды. Полотно стен и крыши госпиталя шуршит и
хлопает, как паруса торгового корабля, поймавшего ветер. Легко и непринужденно
скользя вдоль восточной стены госпиталя, мы замечаем набросанные вдоль нее
предметы. Тут и каменные пластины с рисунками, и прекрасная медная роза,
которая, судя по всему, побывала в раскаленной печи и оплавилась, и маленький
коврик, мясницким тесаком разрезанный надвое. Все это вещи, которые вместе с
Джеком перенеслись из одного мира в другой. Мы видим обугленную телевизионную
электронную трубку, лежащую среди осколков стекла, несколько батареек «Дюраселл
АА», расческу и, что уже совсем странно, женские белые нейлоновые трусики с
розовой надписью «Sunday». Произошло столкновение миров.
