Она делает глубокий реверанс, встает на колено, низко
наклоняет голову:
— Спасибо тебе. Приди с миром, стрелок, и да будет с тобой
моя любовь, когда ты продолжишь свой путь по Лучу.
Джек чувствует, как от этих слов по его спине бежит холодок,
потому что произнесены они особым тоном, полным глубокого смысла.
Спиди, так Джек все еще называет его, берет Софи за руку,
предлагая ей подняться;
— Встань, девочка, и посмотри мне в глаза. Здесь я не
стрелок, во всяком случае, в пограничье, даже если время от времени и таскаю с
собой старую железяку. В любом случае нам о многом надо поговорить. На
церемонии времени нет. Вы двое, пойдемте со мной. Посовещаемся, как говорим мы,
стрелки. Или говорили, до того как мир сдвинулся. Я настрелял дичи, так что
заодно и перекусим.
— Как насчет… — Джек указывает на что-то бормочущего,
пытающегося засунуть батарейки в бумажную трубку Уэнделла Грина.
— Вроде бы он при деле, — говорит Паркус. — Сказал мне, что
он — газетный ястреб.
— Боюсь, он слишком высоко себя ценит, — качает головой Джек
— Он — газетный стервятник.
Уэнделл чуть поворачивает голову. Смотреть на Джека не
решается, но губы растягиваются в оскале. Возможно, это рефлекторное.
— Зол. Золо. Золо-той мальчик. Голли. Вуд.
— Ему удалось сохранить чуточку обычного обаяния и
жизнелюбия. С ним тут ничего не случится?
— Рядом с шатром Смиренных сестер редко кто бродит, —
отвечает Паркус. — Никто его не тронет. А если он учует в воздухе что-нибудь
вкусненькое и заглянет на огонек, что ж, мы сможем его накормить. — Он
поворачивается к Уэнделлу. — Мы будем за тем пригорком. Захочешь прийти в гости
не стесняйся. Понял меня, мистер Газетный Ястреб?
— Уэн. Делл. Грин.
— Уэнделл Грин, да, сэр. — Паркус смотрит на Джека и Софи. —
Пошли. Времени в обрез.
— Нам бы не забыть про него, — шепчет Софи, оглядываясь. —
Через несколько часов стемнеет.
— Не забудем, — соглашается Паркус, они уже поднимаются на
пригорок. — Негоже оставлять его около шатра после наступления темноты. Добром
не кончится.
***
На другом склоне холма растительность гуще, есть даже
ручеек, который, должно быть, бежит к реке, шум ее воды доносится издалека, но
ландшафт больше напоминает Северную Неваду, чем Западный Висконсин. «И это
понятно», — думает Джек. Последний переход разительно отличается от прежних.
У него такое ощущение, будто он — камень, который
перебросили через озеро. А как досталось бедолаге Уэнделлу…
Справа от них, у подножия холма, стреноженная лошадь пасется
в тени, как кажется Джеку, юкки древовидной. По левую руку, в двадцати ярдах
вниз по склону, круг изъеденных ветром и песком камней. Внутри аккуратно сложены
дрова, которые надо только поджечь. Джеку эти камни определенно не нравятся.
Торчат из земли, как зубы. И он не одинок. Софи останавливается, сжимает его
руку.
— Паркус, неужели мы идем туда? Пожалуйста, скажи, что нет.
— Говорящий демон покинул этот круг много веков назад,
дорогая, — отвечает Паркус. — И ты знаешь, что лучшего места для беседы не
найти.
— Однако…
— Не время сейчас предаваться страхам, — отвечает Паркус. В
голосе слышны нотки нетерпения. Вместо «страхов» он произносит другое слово, но
так переводит его сознание Джека. — Ты ждала, пока он придет в госпиталь
Смиренных сестер…
— Только потому, что она, по другую сторону стены,
находилась…
—..а теперь я хочу, чтобы шла с нами, — Он вдруг становится
выше ростом. Его глаза сверкают.
«Стрелок, — думает Джек. — Да, безусловно, он может быть
стрелком. Как в старых фильмах мамы, только настоящим».
— Хорошо, — шепчет она. — Если надо, — смотрит на Джека. —
Не мог бы ты меня обнять?
Джек, мы можем в этом не сомневаться, счастлив это сделать.
Когда они проходят между двух камней, на Джека вдруг
обрушивается словесный поток. Один голос, особенно четкий, проникая в ухо,
оставляет за собой дорожку слизи. «Бредут, бредут, бредут, на окровавленных
ножках, скоро он придет, мой добрый друг Маншан, и такой я приготовил ему
подарок…»
Джек смотрит, как его друг Паркус наклоняется над походным
мешком, ослабляет веревку.
— Он близко, не правда ли? Рыбак. И «Черный дом», он тоже
близко.
— Да, — кивает Паркус и достает из мешка дюжину общипанных
жирных птичьих тушек.
***
При взгляде на куропаток в голову Джеку приходят мысли об
Ирме Френо, и он думает, что не сможет есть. Убежденность крепнет, пока он
наблюдает, как Паркус и Софи насаживают тушки на ветки-вертела. Но после того,
как огонь зажжен, а на тушках появляется коричневая корочка, желудок говорит
себе веское слово, настаивая на том, что куропатки пахнут прекрасно, а на вкус
скорее всего будут еще лучше. Здесь, вспоминает он, любая еда вкуснее, чем в
том мире.
— И вот мы здесь, в говорящем круге. — Лицо Паркуса серьезно,
нет и тени улыбки. Он смотрит на Джека и Софи, которые сидят бок о бок, все еще
держась за руки. Его гитара прислонена к одному из камней, образующих круг.
Рядом с ней спит попугай, обе головы, Святость и Нечестивость, уткнувшись в
перышки, конечно же, видят разные сны. — Демона давно уже нет, но легенда
говорит, что эта нечисть оставляет после себя ауру, которая способствует
беседе.
— Как атмосфера «Бларни стоун»,
[101]
— уточняет Джек.
Паркус качает головой:
— Сегодня никакого обмана.
[102]
— Если бы мы имели дело с обыкновенным мерзавцем. С ним я бы
справился.
— Ты прав, — кивает Паркус. — Но, в определенном смысле, с
ним ты и имеешь дело. Карл Бирстоун ничего особенного собой не представляет.
Скажем так, обычный маньяк. Убивать ему не в диковинку. Но во Френч-Лэндинге
его просто используют. Как говорят в твоем мире, Джек, он одержим дьяволом. В
него вселился призрак, как говорим мы, в Долинах…
— Или его воспитывали свиньи, — добавляет Софи.
— Да, — кивает Паркус. — В мире, который находится за этим
пограничьем, Срединном мире, они бы сказали, что в нем поселился демон. Но
демон куда более сильный и могущественный, чем тот бедолага, который когда-то
обитал в этом каменном круге.
