— Он полюфить тефя гади меня, Бегн-Бегн, потому што он
люфить меня, меня, меня, меня, миш-тега Ман-шана! А когда коголь штанет пгафить
фшеленной, наши шилы будут гашти, гашти, гашти, и мы штать такими могушими, что
смошем кгущить мигы как огехофые шкоглупки.
— Как ореховые скорлупки, — повторяет Бернсайд и смеется. —
Это здорово.
— Пошли.
— Уже иду, — отвечает Бернсайд. — Но сначала хочу оставить
послание.
Потом Генри слышит странное чмоканье, после чего на липкий
пол падает мокрое нижнее белье. Дверь в чулане под лестницей на второй этаж с
грохотом раскрывается, дверь студии с грохотом закрывается. Появляется и
исчезает запах озона. Они ушли. Генри не знает, как это произошло, но у него
нет ни малейших сомнений в том, что он остался один. Да и какая разница, как
это произошло? У Генри есть дела поважнее.
— Двух мнений тут быть не может, — говорит он. — Этот парень
такой же немец, как я — курица-несушка.
Выползает из-под длинного стола и опирается на его гладкую
поверхность, чтобы подняться. Когда он выпрямляет спину, сознание вдруг
застилает серый туман, и Генри хватается за торшер, чтобы удержаться на ногах.
— Не отключайся, — говорит он себе. — Нет у тебя права
отключаться, нет!
Генри может ходить, он в этом уверен, он, в конце концов,
ходил большую часть своей жизни. Более того, он умеет и водить автомобиль;
ездить на автомобиле проще, чем ходить, только ни у кого не хватило духу
позволить ему продемонстрировать мастерство вождения. Черт, если Рей Чарльз мог
вести автомобиль, мог, может (возможно, именно в этот момент Рей Чарльз
вписывается в левый поворот автострады), почему это не под силу Генри Лайдену?
Но в данный момент под рукой автомобиля у Генри Лайдена нет, вот Генри и
придется ограничиться короткой пешей прогулкой.
И куда Генри держит путь из своей залитой кровью гостиной?
«Ответ очевиден, — отвечает он себе. — Иду в студию. Хочется прогуляться в мою
прекрасную маленькую студию».
Вновь серый туман опускается на сознание, а вот серого-то
надо всячески избегать. У нас есть антидот для серого, не так ли? Да, есть:
антидотом является острая боль. И Генри ударяет здоровой рукой по обрубкам
пальцев. Обрубки словно опаляет огнем. Горящие обрубки — это то, что надо.
Языки боли доведут до студии.
И пусть текут слезы. Мертвые не плачут.
— Запах крови похож на смех, — говорит Генри. — Кто это
сказал? Кто-то. В книге «Запах крови напоминал смех». Отличная фраза. А теперь
переставляй ноги. Сначала одну, потом — вторую.
Добравшись до маленького холла перед студией, он на
мгновение приваливается к стене. Волна слабости начинается в груди и
прокатывается по всему телу. Он вскидывает голову, кровь из щеки брызгает на
стену.
— Продолжай идти, болван. Говори себе, что это не безумие.
Ничего лучше просто нет. И знаешь что? Только так ты и можешь жить — шагать и
шагать!
Генри отталкивается от стены, движется дальше, его голосовые
связки использует Джордж Рэтбан: «Друзья, а вы ВСЕ мои друзья, тут двух мнений
быть не может, мы здесь, на KDCU-AM вроде бы столкнулись с техническими
проблемами. Напряжение в сети падает, зафиксированы перебои в подаче энергии,
да, зафиксированы. Но вы не бойтесь, дорогие мои. Не бойтесь! На текущий момент
до двери в студию остается четыре жалких фута, и очень скоро мы займем свое
законное место за микрофоном, да, займем. Никаким старикам людоедам и их
инопланетным напарникам не удастся вывести нашу радиостанцию из игры, во всяком
случае до того, как мы передадим наш последний репортаж».
Генри оборачивает носовым платком пальцы, ищет свой стул.
«И Рафаэль Фуркэл, похоже, совсем растерялся… никак не может
найти мяч… Подождите, подождите, неужели нашел? Схватился за край? ДА!
Схватился за ПОДЛОКОТНИК мяча, за СПИНКУ мяча, поставил МЯЧ на КОЛЕСИКИ! Фуркэл
садится, подъезжает к пульту управления. Мы видим, что здесь много крови, но
бейсбол — кровавая игра, если играть приходится с отрезанными пальцами».
Левой рукой Генри нажимает клавишу «ON» на большом студийном
магнитофоне, пододвигает поближе микрофон. Сидит в темноте, слушает шипение
пленки, перематывающейся с бобины на бобину, и испытывает чувство глубокой
удовлетворенности, делая то, что делал из вечера в вечер тысячи вечеров.
Нега усталости окутывает тело и сознание, замедляет движения
и мысли. Так легко уступить ей. Он и уступит, но сначала закончит работу. Он
должен поговорить с Джеком Сойером, напоминает Генри себе, и он говорит всеми
своими голосами.
Джордж Рэтбан: «Девятый иннинг, и наша команда готовится
отправиться в душевую. Но игра не ЗАКОНЧЕНА, пока ЖИВ последний СЛЕПОЙ!»
Генри Шейк: «Я обращаюсь к тебе, Джек Сойер, и не хочу,
чтобы ты соскочил на другой канал, понимаешь? Сохраняй хладнокровие и слушай
своего давнего друга Генри Шейка, Шейка, Шейка, хорошо? Рыбак нанес мне визит,
а отбыв, отправился в „Макстон“. Он хочет убить Шустрика, парня, которому
принадлежит „Центр по уходу за престарелыми“. Позвони в полицию, спаси его,
если сможешь. Рыбак живет в „Макстоне“, ты это знал? Он — старик, одержимый
демоном. Он хотел остановить меня, не позволить сообщить тебе, что я узнал
голос. И он хотел сбить тебя со следа… он думает, что помешает тебе, убив меня.
Сделай так, чтобы ничего у него не вышло, хорошо?»
Висконсинская крыса: «ПОТОМУ ЧТО ЭТОТ МИР ДЕЙСТВИТЕЛЬНО
РУШИТСЯ! РЫБОГОЛОВЫЙ БУДЕТ ЖДАТЬ ТЕБЯ В ДЫРЕ, КОТОРУЮ НАЗЫВАЮТ „ЧЕРНЫМ ДОМОМ“,
И ТЕБЕ ПРИДЕТСЯ ПОДГОТОВИТЬСЯ К ВСТРЕЧЕ С МЕРЗАВЦЕМ! ОТОРВИ ЕМУ ЯЙЦА!»
Вопль Крысы завершается приступом кашля.
Генри Шейк (тяжело дыша): «Нашего друга Крысу внезапно
вызвали по срочному делу. Парень слишком уж легко срывается на крик».
Джордж Рэтбан: «СЫНОК, уж не пытаешься ли ты сказать МНЕ,
что…»
Генри Шейк: «Успокойся. Он имеет полное право кричать. Но Джек
не хочет, чтобы мы на него кричали. Джеку нужна информация».
Джордж Рэтбан: «Так поспеши и поделись ею с ним».
Генри Шейк: «Слушай, Джек. Рыбак не очень умен, как и демон,
который вселился в него. Демона вроде бы зовут мистер Манчинг. Он невероятно
тщеславен».
Генри Лайден откидывается на спинку стула и секунду-другую
смотрит в никуда. Своего тела ниже пояса он не чувствует, и кровь с правой руки
образовала лужицу вокруг микрофона. Обрубки пальцев пульсируют.
Джордж Рэтбан: «Сейчас не время для обмороков, дружище».
Генри Лайден трясет головой, наклоняется вперед и говорит:
«Над тщеславием и глупостью ты сможешь взять верх, Джек. Я должен заканчивать.
Джек, не сильно грусти из-за меня. Я прожил чертовски прекрасную жизнь, а
теперь ухожу к моей дорогой Роде. — Он улыбается темноте, улыбка становится
шире. — Привет, Жаворонок».
