Пудель! Нежный Пудель! Эти слезы, эти рыдания боли и
радости, это признание собственной беспомощности. Корочка грязи на ободранных
коленях Пуделя, его нежные подмышки. Горячие слезы, струйка мочи из
перепуганного маленького крантика.
С Шустриком такого блаженства ждать не приходится, но Берни
уверен, что толика удовольствия ему все-таки перепадет.
И не стоит забывать про Тайлера Маршалла, который, связанный
и беспомощный, ждет в «Черном доме».
Чарльз Бернсайд, шаркая ногами, тащится по маленькой, без
единого окна, комнатушке Ребекки Вайлес, а перед глазами стоит бледнокожая, с
ямочками, попка Пуделя Флэглера. Он берется за следующую ручку, выжидает
секунду-другую, чтобы чуть успокоиться, бесшумно поворачивает ручку.
Дверь приоткрывается. Шустрик Макстон, единственный монарх
этого королевства, наклонился над столом и карандашом делает пометки в двух
стопках бумаг. На его губах играет улыбка, глаза поблескивают, карандаш
перебегает с одной стопки на другую, оставляя крошечные пометки. Шустрик
полностью поглощен этим важным делом и замечает, что он не один, лишь когда
гость, войдя в кабинет, пинком закрывает за собой дверь.
Когда дверь захлопывается, Шустрик раздраженно вскидывает
голову и смотрит на незваного гостя. Но выражение лица меняется, едва он видит,
кто перед ним.
— Значит, там, откуда вы приехали, в дверь не стучат, мистер
Бернсайд? — спрашивает он с обезоруживающим добродушием. — Просто врываются в
комнату, да?
— Именно так, — отвечает гость.
— Ну и ладно. По правде говоря, я намеревался поговорить с
вами.
— Поговорить со мной?
— Да. Проходите, проходите. Присядьте. Боюсь, у нас может
возникнуть небольшая проблема, поэтому я хочу заранее все обсудить.
— Ага, — кивает Берни. — Проблема. — Он отлепляет мокрую
рубашку от груди, бредет к столу, оставляя за собой красные, пусть и не столь
отчетливые, как в коридоре и холле, следы, которых Макстон не видит.
— Садитесь. — Шустрик указывает на стул, стоящий перед
столом. — Пришвартуйтесь и расслабьтесь. — Это выражение Френки Шеллбаргера,
начальника кредитного отдела Первого фермерского банка, которое не сходит с его
губ на заседаниях местного отделения клуба «Ротари», и хотя Шустрик не очень-то
представляет себе, как швартуются, само выражение ему нравится. — Нам надо
поговорить по душам.
— Ага. — Берни садится, спина, спасибо заткнутому за пояс
секатору, остается прямой как палка. — По душам так по душам.
— Да, да, совершенно верно. Эй, у вас мокрая рубашка? Так и
есть. Это не дело, старина, вы можете простудиться и умереть, а это никому из
нас не понравится, не так ли? Вам нужна сухая рубашка. Давайте посмотрим, что я
могу для вас сделать.
— Не стоит беспокоиться, гребаная обезьяна.
Шустрик Макстон уже на ногах и одергивает свою рубашку, но
слова старика заставляют его застыть. Он, однако, быстро приходит в себя,
улыбается и говорит:
— Оставайтесь на месте, Чикаго.
Хотя при упоминании родного города по спине бежит холодок,
лицо Бернсайда остается бесстрастным. Макстон выходит из-за стола, направляется
к двери. Бернсайд наблюдает, как директор выходит из кабинета. Чикаго. Где жили
и умерли Пудель Флэглер, Сэмми Хутен, Фред Фрогэн и все остальные, благослови
их, Господи. С их улыбками и их криками. Как и все белые дети трущоб, с кожей
цвета слоновой кости под коркой грязи, никому не нужные, всеми забытые. Тонкие
косточки лопаток, грозящие прорвать прозрачную кожу. Детородный орган Берни
шевелится и затвердевает, вспоминая прошлое. «Тайлер Маршалл, — воркует себе
под нос Берни, — сладенький маленький Тай, мы с тобой славно поразвлечемся,
перед тем как отдадим тебя боссу, да, обязательно поразвлечемся, обязательно».
Дверь хлопает за его спиной, вырывая из эротических грез.
Но его конец по-прежнему в боевой стойке, как в те славные,
но, к сожалению, далекие дни.
— В холле никого, — жалуется Макстон. — Это старая коза… как
ее там… Портер, Джорджетт Портер, готов спорить, пошла на кухню, набивать свой
и без того толстый живот, а Батч Йеркса спит за столом. Так что прикажете мне
делать? Шарить по палатам в поисках рубашки?
Он проходит мимо Бернсайда, всплескивает руками, садится за
стол. Все это игра, а Берни видел артистов и получше. Шустрику Берни не
провести, даже если он кое-что знает про Чикаго.
— Мне не нужна новая рубашка, — говорит он. — Подтиральщик.
Шустрик откидывается на спинку. Закидывает руки за голову.
Улыбается — этот пациент забавляет его, действительно забавляет.
— Ладно, ладно. Необходимости обзываться нет никакой. Ты
больше меня не обманешь, старик. Больше и не пытайся изображать, что у тебя
болезнь Альцгеймера. Я тебе не поверю.
Беседу он ведет легко и непринужденно, излучает уверенность
картежника, у которого на руках четыре туза. Берни догадывается, что его
собираются шантажировать, отчего грядущая месть становится еще слаще.
— Должен отдать тебе должное, — продолжает Шустрик. — Ты
обдурил всех, включая меня. Это какую же надо иметь силу воли, чтобы
имитировать последнюю стадию болезни Альцгеймера. Сидеть в кресле, как
паралитик, кормиться с ложечки, дристать в штаны. Притворяться, что не
понимаешь ни одного слова.
— Я не притворялся, козел.
— Так что неудивительно, что ты вдруг начал выздоравливать.
Когда это произошло, год тому назад? Я бы на твоем месте проделал то же самое.
Одно дело — дурить всем голову, другое — превращаться в растение. Вот мы и
устроили небольшое чудо, не так ли? Излечились от Альцгеймера, как от обычной
простуды, изумив всех. Ты вновь начал ходить, начал есть. У персонала убавилось
работы. Ты по-прежнему один из моих любимых пациентов, Чарли. Или мне следует называть
тебя Карл?
— Мне насрать, как ты меня называешь.
— Но Карл — твое настоящее имя, не так ли?
Берни даже не пожимает плечами. Он надеется, что Шустрик
доберется до сути до того, как Батч Йеркса проснется, заметит кровавые следы,
найдет тело Джорджетт Портер. Его, конечно, интересует рассказ Макстона, но он
хочет добраться до «Черного дома» без особых помех. А Батч Йеркса скорее всего
приложит все силы, чтобы его остановить.
Все еще полагая, что в игре в «кошки-мышки» кошкой является
он, Шустрик улыбается старику в розовой рубашке.
— Сегодня мне звонил детектив из управления полиции штата.
Сказал, что в банке данных ФБР опознали посланные туда отпечатки пальцев. Они
принадлежат очень, очень плохому человеку, некоему Карлу Бирстоуну, который в
розыске почти сорок лет. В 1964 году его приговорили к смертной казни за
убийство малолетних детей, которых он и растлил, да только он удрал по пути в
тюрьму, голыми руками убив двух охранников. И с тех пор как сквозь землю
провалился. Сейчас ему должно быть восемьдесят пять, вот детектив и подумал,
что этот Бирстоун — один из наших пациентов. Что ты можешь на это сказать,
Чарльз?
