Бернсайд оставляет секатор на широкой спине Шустрика и
сожалеет, что у него нет времени справить малую нужду на тело, а большую — в
голову, но мистер Маншан торопит: «Фремя, фремя, фремя».
— Я не дурак, тебе нет нужды поучать меня, — отвечает
Бернсайд.
Выходит из кабинета, из комнатенки мисс Вайлес. Уже в холле
видит перемигивающиеся «маячки» двух патрульных машин, припаркованных за живой
изгородью. Остановились они недалеко от места, где он крепко сжал рукой шею
Тайлера Маршалла. Берни чуть прибавляет шагу. Когда добирается до коридора
«Маргаритки», двое полицейских с детскими лицами проламываются сквозь живую
изгородь.
Батч Йеркса уже стоит у стола, протирает глаза. Смотрит на
Бернсайда и спрашивает:
— Что случилось?
— Выметайся отсюда, — отвечает Берни. — Отведи их в кабинет.
Макстон ранен.
— Ранен? — Вместо того чтобы сдвинуться с места, Батч
таращится на залитые кровью одежду и руки Бернсайда.
— Иди!
Батч поворачивается к холлу, и когда молодые полицейские
влетают в большие стеклянные двери, постер Ребекки Вайлес давно уже снят, Батч
кричит, указывая направо:
— Кабинет! Босс ранен!
Пока Йеркса общается с копами, Чарльз Бернсайд
протискивается мимо него. Мгновением позже входит в мужской туалет крыла
«Маргаритка» и прямиком направляется к одной из кабинок.
***
А как там Джек Сойер? Мы уже знаем. Да, мы знаем, что он
заснул на краю кукурузного поля, у подножия холма в западной части
Норвэй-Вэлли. Мы знаем, что тело его становилось все легче, все больше
напоминало клок тумана или облако. Потом потеряло очертания, стало прозрачным,
Джек, разумеется, при этом спал. И во сне, это мы можем только предположить,
видел небо цвета скорлупы яйца малиновки, которое раскинулось над поместьем на
Роксбери-драйв, что на Беверли Хиллс, где Джекки шесть, шесть, шесть лет или
двенадцать, двенадцать, двенадцать, а может, и шесть и двенадцать одновременно,
а папа клево играет на трубе, трубе, трубе («Плевать на этот сон», — сказал бы
вам Генри Шейк, последняя мелодия альбома Декстера Гордона «Папа играет на
трубе»). В этом сне все отправились в путешествие и никто не отправился куда-то
еще, странник-мальчик заполучил главный приз, а Лили Кевинью Сойер поймала
шмеля в стакан. Улыбаясь, она вынесла стакан со шмелем за двери и выпустила
его. Вот шмель и путешествовал в Запределье и обратно; во время его путешествий
миры двигались своим загадочным курсом, соприкасались, содрогались,
отталкивались, и Джек тоже путешествовал своим загадочным курсом в бесконечно
синее, цвета скорлупы яйца малиновки небо, следуя за шмелем, возвращался в
Долины, где и спал посреди затихшего поля. В том же самом сне Джек Сойер, человек
моложе двенадцати и старше тридцати лет, сокрушенный горем и любовью, навещает
некую женщину. И она ложится рядом с ним в постель из мягкой травы, и она
обнимает его, и его благодарное тело познает блаженство ее прикосновений,
поцелуев, благословения. Что они делали вдвоем в запредельных Долинах, нас не
касается, поэтому мы и присоединяем наше благословение к благословению Софи и
оставляем их блаженствовать в обществе друг друга, этих мальчика и девочку,
этих мужчину и женщину.
***
Возвращение, естественно, сопровождается чистыми,
насыщенными запахами земли и кукурузы, кукареканьем петуха на ферме кузенов
Гилбертсона. Паутина поблескивает капельками росы возле покрытого мхом камня.
Муравей ползет по запястью Джека, тащит травинку, изогнутую буквой V, в остром
углу которой блестит и подрагивает крошечная карелька только что образовавшейся
воды. Чувствуя себя дивно отдохнувшим, будто родившимся заново, Джек осторожно
сбрасывает трудолюбивого муравья на землю, поднимается. Роса сверкает на его
волосах и бровях. В полумиле от него, за полем, луг Генри раскинулся вокруг
дома Генри. Тигровые лилии дрожат на холодном утреннем ветру.
Тигровые лилии дрожат…
Увидев капот своего пикапа, высовывающийся из-за дома, он
вспоминает все. Мышонка, слово, которое дал Мышонку.
Дом Генри, студию Генри, его предсмертное послание. К этому
времени копы и эксперты уже должны уехать, залитый кровью дом опустеть. Дейл
Гилбертсон и, возможно, детективы Браун и Блэк, наверное, сейчас ищут его.
Детективы Джека не интересуют, а вот с Дейлом он хочет поговорить.
Пора познакомить Дейла с некоторыми удивительными фактами.
От этого глаза у Дейла, конечно же, полезут на лоб, но, как известно, не разбив
яиц, омлета не приготовить. Так что Дейлу придется выслушать все, что скажет
ему Джек, потому что его верность и решительность нужны Джеку в грядущем
путешествии по «Черному дому».
Проходя вдоль дома Генри, Джек касается стены губами, целуя
дерево. «Тебе, Генри. От всех миров, от Тайлера Маршалла, от Джуди, от Софи и
от меня. Генри Лайдену».
Сотовый, оставленный в кабине «доджа», сохраняет три
сообщения, все от Дейла, которые он стирает, не прослушивая.
Дома на автоответчике мигает красная цифра 4. Джек нажимает
клавишу «PLAYBACK». Четыре раза Дейл, голос которого все больше переполняет
отчаяние, просит Джека Сойера сообщить о своем местонахождении и переговорить с
ним о смерти своего дяди и его друга Генри, а также о резне в «Макстоне», Дейл
также хочет знать, что известно Джеку о некоем Чарльзе Бернсайде.
Джек смотрит на наручные часы и, подумав, что быть такого не
может, переводит взгляд на часы в кухне. Нет, наручные часы не сбились со
счета. 5.42 утра, и хорек все еще ползает за амбаром Рэнди и Кента
Гилбертсонов. Усталость вдруг наваливается на него, более тяжелая, чем
гравитация. Кто-то, конечно же, дежурит в полицейском участке на Самнер-стрит,
но Дейл наверняка спит в своей кровати, а говорить Джек хочет только с Дейлом.
Он широко, словно кот, зевает. Даже газету еще не привезли!
Он снимает пиджак и зевает вновь, еще шире, чем в первый
раз. Может, кукурузное поле не столь уж удобно для сна: шея Джека не
поворачивается, спина болит. Он заставляет себя подняться по лестнице, бросает
одежду на банкетку в спальне, плюхается в постель. Над банкеткой висит
солнечное полотно Фэрфилда Портера, и Джек вспоминает, как отреагировал на него
Дейл в тот день, когда они распаковывали и развешивали картины. Он влюбился в
пейзаж, как только увидел его, возможно, для Дейла стало откровением, что
произведение живописи может произвести на него столь сильное впечатление.
«Ладно, думает Джек, — если нам удастся выйти из „Черного дома“ живыми, я
подарю картину ему. И заставлю его ее взять: пригрожу порубить на куски и
сжечь, если он откажется. Скажу, что иначе отдам ее Уэнделлу Грину!»
Его глаза уже закрываются, он заползает под простыню и
исчезает, на этот раз только фигурально, из нашего мира. Ему снится сон.
Он идет по петляющей в лесу тропе, спускающейся по склону
холма к горящему дому. Звери и чудовища ревут и воют по обе ее стороны, в
основном не показываясь на глаза, но иной раз перед ним мелькают когтистые
лапы, раздвоенные хвосты, перепончатые крылья. Их он отсекает тяжелым мечом.
Рука болит, все тело ломит. Он теряет кровь, но не чувствует и не видит, где
находится рана, знает только, что кровь медленно стекает по ногам. Люди,
которые отправились с ним в поход, мертвы, и он сам, возможно, умирает. Он
страшно сожалеет о том, что остался в полном одиночестве. Он в ужасе.
