Виселица облюбована воронами. Они толкаются, поворачивают
головы, следя за движением «e-z-go». Особенной вороны среди них нет. Той, чью
кличку Тай не может вспомнить. Но он знает, почему вороны здесь. Хотят ухватить
свежей плоти, вот что они тут делают. А заодно выклевать глаза нового
покойника. Не говоря уж о босых ножках.
За горой брошенной, расползающейся обуви проселок уходит на
север, к дымящемуся холму.
— Стейшн-хауз-роуд, — сказал Берни, вроде бы уже не Таю, а
самому себе, впадая в забытье. (Однако «Тазер» по-прежнему нацелен на шею Тая,
и рука, которая его держит, не трясется.) По ней я должен везти особенного
мальчика (фешти ошобенного мальшика). Туда отправляются особенные мальчики.
Мистер Маншан поехал за моно. Монопоездом Конечного мира. Когда-то были еще
два. Патриция и… Блейн?..
[120]
Их нет. Сошли с ума. Покончили с собой.
Тай вел тележку для гольфа и молчал, но думал, что сошел с
ума как раз старый Берн-Берн. О монорельсовых поездах он знает, даже ездил на
одном в «Уолт Дисней уорлде»
[121]
в Орландо, штат Флорида, но монопоезда с
именами Патриция и Блейн?
Глупость какая-то.
Стейшн-хауз-роуд осталась позади. Ржаво-красная и
железо-серая Большая Комбинация все приближалась. Тай мог различить на
наклонных конвейерах движущиеся фигурки. Дети. Некоторые из других миров,
возможно, расположенных по соседству с этим… но многие из его мира. Дети, чьи
лица появлялись на газетных страницах, а потом исчезали навеки. Разумеется,
оставались какое-то время в сердцах родителей, но в итоге сохранялись только на
фотографиях. Дети, признанные мертвыми, похороненными в безымянных могилах
извращенцами, которые использовали их, а потом от них отделались. Но вместо
могилы они попали сюда. Во всяком случае, некоторые из них. Даже многие.
Дергали за рычаги, вращали, колеса, приводили в движение транспортеры, тогда
как желтоглазые, зеленокожие надсмотрщики щелкали своими кнутами.
На глазах Тая один из муравьев полетел вниз с высокого,
окутанного паром здания. Таю показалось, что он слышал едва слышный крик ужаса.
Или облегчения?
— Прекрасный день, — пробормотал Берни. — И он станет еще
лучше, когда удастся поесть. Еда всегда меня бодрит. — Его старые глаза
пристально изучали Тая, губы изогнулись в улыбке. — Лучшая еда — ягодицы
младенца, но твои тоже ничего. Очень даже ничего. Он велел отвезти тебя на
станцию, но я не уверен, что получу свою долю. Мои… комиссионные. Может, он
честный… может, он по-прежнему мой друг, но я думаю, что сначала просто возьму
свою долю, чтобы не возникало никаких вопросов. Большинство агентов снимают
свои десять процентов сверху. — Он протягивает руку, тычет пальцем в ягодицу
Тая. Даже сквозь джинсы Тай чувствует, какой твердый у старика ноготь. — А я
возьму свою часть снизу. — Болезненный смешок, и Тай с радостью увидел, что
слюна, появившаяся между потрескавшимися губами, окрашена кровью. — Снизу,
понял? — Палец вновь тычется в ягодицу.
— Понял, — отвечает Тай.
— Ты все равно сможешь разрушать, — продолжает Берни. — Одна
у тебя будет ягодица или две — разницы никакой. — Вновь смешок. Вроде бы он
впадал в забытье, однако «Тазер» держит крепко. — Едем дальше, парень. Еще
полмили по Конджер-роуд. Увидишь лачугу под жестяной крышей. По правую руку.
Это особенное место. Особенное для меня. Свернешь к ней.
Таю не остается ничего другого, как повиноваться. И теперь…
— Делай, что я тебе говорю! Лицом к гребаной стене! Подними
руки и просунь в эти петли!
Тай, конечно, понятия не имеет, чти такое эвфемизм,
[122]
но
знает: эти металлические кольца никакие не петли. Со стены свисают кандалы.
Паника захлестывает рассудок, грозя парализовать все мысли.
Тай пытается бороться с ней… борется, стиснув зубы.
Если он поддастся панике, если начнет вопить и кричать, для
него все будет кончено. Или старик убьет его, вырезая кусок мяса из ягодицы,
или друг старика увезет его в какое-то ужасное место, которое Берни называет
Дин-та. В любом случае Тай никогда больше не увидит ни мать, ни отца. И
Френч-Лэндинг тоже. Но если он будет сохранять хладнокровие… дожидаться своего
шанса…
Да, но как это трудно. Шапка, которая у него на голове, в
этом ему немного помогает: ее притупляющий эффект способствует удержанию паники
под контролем… но как это трудно.
Потому что он не первый ребенок, которого приводит сюда
старик, как не был и первым, кому пришлось провести долгие часы в бетонной
камере в доме старика. В левом углу лачуги — закопченный, поблескивающий жиром
гриль, под жестяным коробом дымохода. К горелке гриля тянутся шланги от двух
газовых баллонов с надписью «ЛА РИВЬЕР ПРОПАН» на боку каждого. На стене висят
рукавицы, лопатки, щипцы, молотки для отбивки мяса, широкие вилки. Тут же
ножницы, а также как минимум четыре остро заточенных мясницких ножа. Один из
ножей длинный, как церемониальный меч.
Рядом с ним грязный фартук с надписью «ПОВАРА МОЖНО
ПОЦЕЛОВАТЬ».
Запахом лачуга напоминает Таю пикник, организованный «Домом
ветеранов зарубежных войн», куда он ездил с матерью и отцом на прошлогодний
День труда. Пикник назвали «Праздник на Мауи», дабы гости представляли себе,
будто попали на Гавайи. Проводился он на берегу реки в парке Ла Фолетт. В
большой яме в земле горел огромный костер, на котором свиней жарили целиком.
Заправляли всем женщины в травяных юбках и мужчины в ярких рубашках с птицами и
тропической зеленью. Запах от ямы шел такой же. Только в лачуге он более
затхлый… и жарили здесь не…
«Жарили здесь не свинину, — думает Тай, — а…»
— Я что, должен целый день стоять и пялиться на тебя?
«Тазер» оживает. Дозированный укол боли пронзает левую
половину шеи Тая. Мочевой пузырь не выдерживает, и Тай надувает в штаны. Ничего
не может с собой поделать. Практически не отдает себе в этом отчета.
Протянувшаяся откуда-то рука (не иначе из далекой галактики), трясущаяся, но
невероятно сильная, толкает Тая к стене и кандалам, которые приварены к
стальным пластинам на высоте порядка пяти с половиной футов от земли.
— Сюда! — кричит Берни и истерически смеется. — Я знал, что
ты получишь еще один разряд. Умный мальчик, значит? Вундеркинд! А теперь
просовывай руки в петли, и чтоб без глупостей!
Тай поднимает руки, чтобы не удариться лицом о стену лачуги.
Его глаза отделяет от дерева меньше фута, и он видит кровяные потеки. Они
давние, и их много. От засохшей крови идет металлический запах. Земля под
ногами пружинит. Словно губчатая резина. Словно желе. Это отвратительно.
Возможно, это иллюзия, но Тай понимает, в чем дело. Это место казни. Старик, возможно,
не каждый раз пировал здесь, не имел такой возможности, но приходить сюда он
любит. Как он сам и сказал, место это для него особенное.
