«В мае, — убеждает себя Джек, — он, должно быть, нашел яйцо
малиновки, когда гулял по лугу, и положил его в холодильник. Чтобы не
разбилось. Потому что в конце концов оно очень уж нежного оттенка синего,
прекрасного синего, как характеризовала этот оттенок доктор Эвинруд. И яйцо так
долго лежало в холодильнике, что он про него забыл. Отсюда, теперь он это
прекрасно понимает, и иллюзия: посыпавшиеся на него красные перышки!
Для всего находится причина, даже если докопаться до нее не
так уж и просто; успокойся, расслабься, перестань вести себя как вертлявый
индюк, и причина, возможно, выплывет на поверхность».
Джек наклоняется над раковиной и, чтобы освежиться внешне и
внутренне, набирает холодной воды в сложенные лодочкой ладони и выплескивает ее
на лицо. На мгновение очищающий шок смывает и испорченный омлет, и
бессмысленный телефонный звонок, и стробоскопические видения. Пора надевать
коньки и отправляться в путь. Через двадцать пять минут лучший друг Джека
Сойера и единственный человек, которому он полностью доверяет, выйдет из
блочного здания KDCU-AM и, прикурив от золотой зажигалки, направится по дорожке
к Пенинсула-драйв. Обостренные органы чувств подскажут ему, где ждет пикап
Джека Сойера, точным движением руки Генри Лайден найдет ручку, откроет дверцу и
влезет в кабину. Легкость, с какой ориентируется в окружающем его мире этот
слепой, иной раз кажется фантастической. Такого зрелища нельзя пропустить.
Джек его и не пропускает, потому что, несмотря на трудности
которые ему пришлось преодолевать все утро, поездка обошлась без происшествий,
разве что красота окружающей природы не столь радовала его. В 7.55 пикап Джека
остановился на Пенинсула-драйв, напротив дорожки, тянущейся к зданию KDCU-AM,
за пять минут до выхода его друга в солнечный свет.
Генри всегда благотворно действовал на него. Одного вида
Генри хватало, чтобы у Джека поднималось настроение. Конечно же, Джек не был
первым в истории цивилизации мужчиной (или женщиной), кто под влиянием стресса
на мгновение терял связь с реальностью и забывал, что его (или ее) мать
закончила земной путь и отбыла в высшие сферы. Придавленным стрессом смертным
свойственно обращаться к матерям за утешением и поддержкой. Этот посыл
закодирован в нашей ДНК. Услышав эту историю, Генри посмеется и посоветует не
сходить с ума.
С другой стороны, стоит ли посвящать Генри в столь абсурдную
историю? То же относится и к яйцу малиновки, тем более что Джек не рассказывал
Генри об иллюзии обрушившегося на него перышкового урагана и ему не хочется
вновь пережевывать эту несуразицу. Живи настоящим; не тормоши прошлое, спокойно
лежащее в своей могиле; держи хвост пистолетом и обходи грязные лужи. Не
обращайся к друзьям за психотерапией.
Он включает радио, нажимает кнопку KWLA-FM, университетской
радиостанции в Ла Ривьере, родному дому Висконсинской крысы и Генри Шейка,
Шейка, Шейка. От музыки, раздавшейся из скрытых динамиков, волосы на руках
встают дыбом:
Гленн Гулд, сверкая широко раскрытым внутренним глазом,
наяривает что-то из Баха, Джек только не может сказать, что именно. Но Гленн
Гулд, но Бах, это точно. Возможно, одну из фуг.
С футляром для си-ди в руке Генри Лайден выскальзывает из
скромной двери в боковой стене здания радиостанции, выходит в солнечный свет и
без малейшего колебания начинает неспешно шагать по выложенной плитами дорожке,
четко прикладываясь резиновыми подошвами замшевых темно-коричневых туфель к
середине каждой последующей плиты.
Генри… Генри — это нечто.
Сегодня, отмечает Джек, Генри в наряде владельца
малазийского тикового леса, красивая рубашка без воротника, поблескивающие на
солнце узкие подтяжки, дорогая соломенная «федора».
Если бы Джек не стал своим в жизни Генри, он бы не знал, что
стабильно изысканная безупречность одежды Генри обусловлена тщательной,
учитывающей все мелочи, системы, с давних пор разработанной и внедренной в
огромной комнате, служащей ему гардеробом, Родой Гилберстон Лайден, умершей
женой Генри. Все его вещи были разложены соответственно сезону, стилю, цвету.
Постепенно Генри запомнил, где что находится. А потому,
пусть и слепой от рождения, неспособный определить, что к чему подходит, а что
нет, Генри всегда одет со вкусом и в тон.
Из кармана рубашки Генри достает золотую зажигалку и желтую
пачку «Американ спирите», прикуривает, выпускает облачко дыма, которое солнце
сразу окрашивает в цвет молока, при этом не сбиваясь с шага.
Розовые кривоватые буквы крика души: «ТРОИ ЛЮБЕТ МАРИАНН!
ДА!» поперек щита с названием радиостанции на лужайке предполагают, что: 1)
Трои проводит много времени, слушая KDCU-AM, и 2) Марианн тоже любит его.
Порадуемся за Троя, порадуемся за Марианн. Джек аплодирует проявлению любви,
пусть даже выраженному розовым спреем, и желает влюбленным счастья и удачи. В
голову приходит мысль о том, что в данный момент, если бы он и мог сказать
кому-нибудь «люблю», то только Генри Лайдену. Не в том смысле, в каком Трои
любет Марианн или наоборот, но он все равно любет Генри, в чем теперь у него не
остается ни малейших сомнений.
Плиты дорожки выводят Генри к каменному бордюру. Его пальцы
сжимаются на металлической ручке, он открывает дверцу, забирается в кабину,
садится на пассажирское сиденье. Чуть наклоняет голову, прислушиваясь.
Поблескивают темные стекла его «авиационных» очков.
— Как тебе это удается? — спрашивает Джек. — Сегодня
помогала музыка, но ведь музыка тебе не нужна.
— Мне это удается, потому что у меня абсолютный, абсолютный
нюх. В этом меня сегодня еще раз убедил наш покуривающий травку практикант,
Моррис Розен. Моррис думает, что я — Господь Бог, но мозги у него, похоже,
варят, раз он додумался, что Джордж Рэтбан и Висконсинская крыса — один и тот
же человек. Я надеюсь, что юноша будет держать рот на замке.
— Я тоже, — соглашается Джек, — но я не позволю тебе
увильнуть от ответа. Как тебе всегда удается так ловко открывать дверь? Не
шарить по дверце в поисках ручки, а сразу хвататься за нее?
Генри вздыхает:
— Ручка говорит мне, где находится. Элементарно. Мне
остается лишь слушать.
— Ручка издает звук?
— Не такой, как твоя созданная по последнему слову техники
радиосистема или концертный рояль, на котором исполняются «Вариации
Гольдберга», разумеется, нет. Больше похоже на вибрацию. Звук звука. Звук
внутри звука. Разве Даниэль Баренбойм не великий пианист? Ты только послушай
его — звенит каждая нота. Хочется поцеловать крышку его «стенвея». Ты только
представь себе, какие у него мышцы кистей.
— Это Баренбойм?
— Да, а кто же еще? — Генри медленно поворачивает голову к
Джеку. Саркастическая улыбка изгибает уголки его рта. — Ага. Понятно. Ты,
должно быть, вообразил, что слушаешь Глена Гулда.
