На щите нарисована огромная клубничина. Под ней надпись:
«СЕГОДНЯ КЛУБНИЧНЫЙ ФЕСТИВАЛЬ!» «Что такое Клубничный
фестиваль? — думает Тай. — Вечеринка для стариков?» Это вопрос, но не слишком
интересный. Постояв у ворот несколько секунд, он разворачивает велосипед, чтобы
вернуться на Чейз-стрит.
***
Чарльз Бернсайд входит в мужскую комнату крыла «Маргаритка»,
по-прежнему улыбаясь и сжимая в руке любимый камень Батча. Справа от него — ряд
раковин с зеркалами над ними.
Зеркала металлические, какие можно найти в туалетах баров и
салунов низкого пошиба. В одном Берни видит собственное улыбающееся отражение.
В другом, ближе к окну, — маленького мальчика в футболке «Милуокских
пивоваров». Мальчик стоит, оседлав свой велосипед, напротив ворот, смотрит на
щит, извещающий о Клубничном фестивале.
Берни начинает пускать слюни. Они не ползут по подбородку,
как у немощного старика. Берни пускает слюни, как злой волк из сказки, они
пузырятся в уголках рта и стекают по подбородку белой пеной. Рассеянно он
стирает их одной крючковатой рукой, сбрасывает на пол, не отрывая взгляда от
зеркала.
Мальчик в зеркале — не один из бедных, заблудившихся в лесу
крошек, на которых точит зубы волк. Тай Маршалл прожил во Френч-Лэндинге всю
жизнь, он тут все знает… но может заблудиться. Очень даже легко. А потом
очутится в некой комнате. В некой камере. Или потащится к странному горизонту
на обожженных, кровоточащих ножках.
Особенно если все будет как хочется Берни. Ему надо спешить,
но, как мы уже заметили, Чарльз Бернсайд, при определенных обстоятельствах,
может двигаться очень быстро.
— Горг, — говорит он зеркалу. Произносит это ничего не
означающее слово ясно и четко. — Давай, Горг.
И, не дожидаясь, что за этим последует, он и так знает,
поворачивается и направляется к ряду из четырех туалетных кабинок. Входит во
вторую слева и закрывает за собой дверь.
Тайлер только успел оседлать свой велосипед, как за
изгородью, в десяти футах от щита с надписью «Клубничный фестиваль», что-то
зашуршало. Большая ворона продирается сквозь ветки и выходит на тротуар
Куин-стрит. Смотрит на мальчика умным, блестящим глазом. Останавливается,
расставив черные лапки, открывает клюв, говорит: «Горг!»
Тайлер, глядя на ворону, начинает улыбаться. Он не уверен,
что слышал голос вороны, но уже готов порадоваться (в свои десять лет он всегда
готов порадоваться, сталкиваясь с неведомым).
— Что? Ты что-то сказала?
Ворона взмахивает крыльями, склоняет голову набок.
— Горг! Тай!
Мальчик смеется. Она произнесла его имя! Ворона знает, как
его зовут!
Он слезает с велосипеда, ставит его на подставку,
приближается к вороне на пару шагов. Об Эми Сен-Пьер и Джонни Иркенхэме он, к
сожалению, не вспоминает.
Он думает, что ворона улетит, если он подойдет к ней, но она
лишь взмахивает крыльями и бочком движется к тенистой зеленой изгороди.
— Ты произнесла мое имя?
— Горг! Тай! Аббала!
На мгновение улыбка Тая гаснет. Последнее слово ему знакомо,
и ассоциации оно вызывает, прямо скажем, неприятные.
По этой причине ему вспоминается мать. Потом ворона вновь
произносит его имя. Безо всяких сомнений — Тай.
Еще один шаг к изгороди. Ворона отвечает тем же, забираясь
под зелень. На улице ни души. Эта часть Френч-Лэндинга дремлет под утренним
солнцем. Тай шагает следом, навстречу своей судьбе, и содрогаются все миры.
***
Эбби, Ронни и Ти-Джи вразвалочку выходят из магазина «С семи
до одиннадцати», где тряпкоголовый продавец только что выдал им по черничному
мороженому (тряпкоголовый — одно из словечек, которые Эбби почерпнул у отца). У
каждого также по две колоды карт «Магия».
Эбби, его губы уже измазаны синим, поворачивается к Ти-Джи:
— Съезди за копушей.
На лице Ти-Джи читается обида.
— Почему я?
— Потому что Ронни купил карты, недоумок. Давай, живо.
— А на черта он нам, Эбби? — спрашивает Ронни. Он привалился
спиной к стойке для велосипедов, лижет холодный, сладкий брусок льда.
— Потому что я так говорю, — отрезает Эбби. Дело в том, что
по пятницам у Тайлера Маршалла всегда есть деньги. Собственно, деньги у него
есть практически каждый день. У его родителей их куры не клюют. Эбби, которого
в одиночку воспитывает (если это можно назвать воспитанием) отец, уборщик в
доме престарелых, из-за этого подсознательно ненавидит Тайлера. До первых унижений
остается совсем ничего, а затем последуют и первые избиения. Но сейчас ему
нужны лишь карты «Магия», еще по колоде на каждого. А то, что Тайлер «Магию» не
жалует, никого не должно волновать.
Но сначала они должны доставить этого маленького копушу
сюда. Или маленького кошупу, как назвал его Ронни, у которого вечно каша во
рту. С другой стороны, слово получилось забавное. Эбби решает, что его следует
взять на вооружение.
Кошупа. Хорошее слово. Позволяет одновременно посмеяться и
над Таем, и над Ронни. Два по цене одного.
— Шевелись, Ти-Джи. Если не хочешь получить индейский ожог.
Ти-Джи не хочет. Индейские ожоги Эбби чертовски болезненны.
Он театрально вздыхает, выкатывает велосипед из стойки, садится на него и катит
вниз по холму, одна рука на руле, вторая — с мороженым. Он рассчитывает сразу
увидеть Тая, возможно, катящего велосипед, потому что он… так… ус-с-с-тал, но
Тая на Чейз-стрит нет. Куда же он подевался?
Ти-Джи сильнее нажимает на педали.
***
В мужском туалете мы теперь смотрим на ряд кабинок. Дверь
второй слева закрыта. В трех остальных — распахнуты. Поблескивают хромированные
петли. Под второй дверью мы видим лодыжки со вздутыми, старческими венами над
грязными шлепанцами.
Раздается громкий крик. Голос мужской, молодой, грубый,
требующий, злой.
— Аббала! Аббала-дун! Маншан горг!
Внезапно спускается вода. Не только из того бачка, что за
закрытой дверью. Из всех бачков. И во всех писсуарах на противоположной стене
хромированные ручки синхронно поворачиваются. Вода бежит по изогнутым фаянсовым
поверхностям.
Когда наш взгляд возвращается от писсуаров к кабинкам, мы
видим, что грязных шлепанцев и всунутых в них ног уже нет. И впервые слышим
звук соскальзывания, тяжелый вздох, какой вырывается из легких человека,
проснувшегося в два часа ночи от жуткого кошмара.
