Время — деньги, оно конечно, но и деньги — это деньги, так
что пора начинать шоу. Первая волна, говорил ей Генри… так это же и есть первая
волна, не так ли? Она смотрит на своего гостя, думает, как спросить, и уже
получает ответ, потому что Генри дает ей отмашку: пора.
Ребекка включает розовый прожектор, и голоса практически
всех находящихся в актовом зале, даже тех, кто давно уже ни на что не
реагирует, сливаются в едином: «А-а-а-х». Костюм, рубашка, гетры Генри Лайдена
сверкают в световом конусе, а он сам подплывает к микрофону с вращающейся на
ладони правой руки двенадцатидюймовой пластинкой. Его зубы блестят, так же как
и густые серебряные волосы, сапфиры в оправе черных очков хитро подмигивают.
Генри словно уже танцует… только он и не Генри вовсе; ни в коем разе, Рене, как
нравится кричать Джорджу Рэтбану. Костюм, гетры, зачесанные назад волосы, очки,
даже дивный конус розового света — всего лишь сценические декорации. Самая
удивительная трансформация происходит с Генри, фантастически многоликим
человеком. Перевоплощаясь в Джорджа Рэтбана, он становится Джорджем на все сто
процентов. То же можно сказать и о Висконсинской крысе, и о Генри Шейке. Прошло
восемнадцать месяцев с тех пор, как он доставал Симфонического Стэна из шкафа,
тогда он поразил всех на музыкальном фестивале в Мэдисоне, но костюм
по-прежнему сидит на нем как влитой, он создан для этого костюма. Они являют
собой единое целое, и кажется, вместе перенеслись в настоящее из уже достаточно
далекого прошлого.
Вращающаяся на его ладони пластинка напоминает береговой
сигнальный шар.
Любую свою программу Симфонический Стэн начинает одной и той
же пластинкой — «В настроении». И хоть он не презирает Гленна Миллера, как
некоторые фанаты джаза, за долгие годы мелодия эта ему изрядно поднадоела. Но
она всегда выполняет порученное ей дело. Даже если у слушающих нет выбора,
кроме как танцевать одной ногой в могиле, а другой на банановой кожуре, они
танцуют. Кроме того, он знает, что Гленн Миллер, после того как его призвали в
армию, рассказал аранжировщику Билли Мэю о своих планах «вернуться с этой войны
героем», и ведь сдержал слово, не правда ли?
Генри наклоняется к микрофону, небрежным жестом ставит
вращающуюся пластинку на проигрыватель. Аплодисменты толпы сливаются с
восторженным: «О-о-ох».
— Добро пожаловать, добро пожаловать, достопочтенные
поклонники и поклонницы джаза, — приветствует собравшихся Генри. Его слова
вырываются из динамиков бархатным голосом радиокомментатора 1938 или 1939
годов, голосом ведущих программы в дансингах и ночных клубах от Бостона до
Каталины. Такого голоса нынче уже не услышать. — Скажите мне, дамы и господа,
как, по-вашему, можно ли представить себе лучшую затравку, чем музыка Гленна
Миллера? Смелее, братья и сестры, я хочу услышать ваше: «Не-е-е-ет».
Из резидентов «Макстона» (некоторые уже на танцплощадке,
другие — вокруг на инвалидных креслах) исторгается коллективный шепот, не крик,
конечно, скорее шелест осеннего ветра в голых ветвях. Симфонический Стэн хищно
скалит зубы, вскидывает руки, а потом вдруг взмывает в воздух и делает полный
оборот, словно танцор, вдохновленный Чиком Уэббом.
Фалды распростерты, как крылья, сверкающие ноги взлетают и
приземляются и взлетают вновь. На ладонях у него уже две пластинки, одна
таинственно исчезает, вторая ложится на проигрыватель, где ее ждет игла.
— А теперь, дорогие мои поклонники и поклонницы джаза, прошу
любить и жаловать Сентиментального джентльмена, мистера Томми Дорси. Давайте
послушаем, как Дик Хаймс, краса и гордость Буэнос-Айреса, задает музыкальный
вопрос: «Как мне узнать тебя». Фрэнк Синатра еще пешком ходит под стол, братья
и сестры, но жизнь все равно хороша, как выдержанное вино.
Ребекка Вайлес не может поверить тому, что видит. Этот
парень вытащил на танцплощадку практически всех, даже сидящих в инвалидных
креслах, они тоже танцуют, пусть и не вставая с кресел. Облаченный в
экзотический наряд, Симфонический Стэн, Генри Лайден, напоминает она себе,
великолепен, второго, как он, просто нет. Он… словно пользуется машиной времени
и создает вокруг себя подлинную атмосферу далекого прошлого. Он говорит и
показывает старикам то, что они хотят слышать и видеть. Он вернул их к жизни,
вытряхнул из них те остатки юности, о существовании которых они, возможно, и не
подозревали. Что же касается Симфонического Стэна, то выглядит он как
элегантный дервиш, на ум Ребекке приходят определения: обходительный,
изысканный, учтивый, сексуальный, изящный, которые одновременно, возможно,
применимы только к нему. А что он вытворяет с пластинками! Как ему это удается?
Она не осознает, что отбивает туфелькой ритм и раскачивается
в такт музыке, пока Генри не ставит пластинку Арти Шоу «Начало начал». Тут она
просто начинает танцевать. Никогда раньше актовый зал не видел столько
скользящих в танце стариков. Элис Уитерс сияет в объятиях обычно мрачного
Торвальда Торвальдсона. Ада Мейерхофф и «Том-Том» Ботчер кружат вокруг друг
друга на инвалидных креслах, наслаждаясь божественным звучанием кларнета Арти
Шоу. Ребекка растрогана до слез, улыбается, поднимает руки, кружится, и тут ее
подхватывает и умело ведет в танце брат-близнец Том-Тома,
восьмидесятишестилетний Херми Ботчер, бывший учитель географии и К17, ранее
считавшийся сухарем. В фокстроте вытаскивает ее на середину танцплощадки.
— Не могу допустить, чтобы такая красавица танцевала одна, —
говорит Херми.
— Херми, я готова пойти за вами куда угодно, — отвечает она.
— Давайте подойдем поближе к сцене. Я хочу получше
разглядеть этого парня в его модном наряде. Говорят, он слеп, как летучая мышь,
но я в это не верю.
Его рука крепко охватывает ее талию, бедра четко следуют
ритму Арти Шоу, они приближаются к возвышению, на котором Симфонический Стэн
вращает на ладони очередную пластинку в ожидании окончания этой. Ребекка может
поклясться, что Стэн/Генри не только чувствует ее присутствие, но даже
подмигивает ей! Но такого не может быть… не так ли?
Симфонический Стэн элегантным движением убирает пластинку
Шоу, укладывает новую на проигрыватель.
— А теперь, когда мы как следует поразмялись, давайте
попрыгаем с Буди Эрманом и «Диким корнем». Эта мелодия посвящается дамам, в
особенности даме, благоухающей «Калуксом».
Ребекка смеется:
— О дорогой!
Генри/Стэн унюхал и узнал аромат ее духов!
Не испугавшись темпа, заданного «Диким корнем», Херми Ботчер
отступает на шаг, поднимает руку, закручивает Ребекку. Потом ловит в объятия и
кружит в другую сторону. В танце они приближаются к другому краю эстрады, где,
глядя на Симфонического Стэна, стоят Элис Уитерс и мистер Торвальдсон.
— Должно быть, он имел в виду вас, — говорит Херми, потому
что духи у вас потрясающие.
— Где вы так научились танцевать? — спрашивает Ребекка.
