«Не стоит впадать в крайности, — говорит себе Джек. — Я мог
открыть любую дверцу, выдвинуть любой ящик, но не хотел этого делать. Я не
боялся, что яйца малиновки покатятся из холодильника или кладовой… просто мне
не хотелось найти хотя бы одно из них. Покажите мне психиатра, который скажет,
что это невроз, и я покажу вам идиота, который ничего не понимает в психиатрии.
Все копы-ветераны говорили мне, что работа в отделе расследования убийц
действует на голову. Черт, потому-то прежде всего я и уволился!
А какие были варианты, оставаться на службе, пока не суну в
рот пистолет? Ты — умный парень, Генри Лайден, и я тебя люблю, но есть что-то
такое, чего понять тебе НЕ ДАНО!»
Ладно, он ехал на Самнер-стрит. Все требовали от него что-то
сделать, вот он и идет навстречу пожеланиям общественности. Поздоровается с
Дейлом, с другими копами, с Фредом Маршаллом, добропорядочным гражданином, у
которого пропал сын, успокоит его словами о том, что делается все необходимое,
что ФБР работает рука об руку с полицией, а в Бюро, как известно, лучшие в мире
следователи. Обычная жвачка. Главную свою задачу Джек видел в том, чтобы
погладить Фреда Маршалла по шерстке, успокоить, словно испуганное животное.
Тем самым Джек выполнит свой долг перед общественным
мнением, почему-то полагавшим, что он перед обществом в долгу. Потом он сможет
вернуться к уединенной жизни, которую заслужил. Если Дейлу это не понравится,
он может прыгнуть в Миссисипи с высокого берега. Если Генри это не понравится,
Джек откажется читать ему «Холодный дом» и заставит слушать Лоренса Уэлка,
[55]
Бона Монро
[56]
или что-нибудь не менее мучительное. Плохой «диксиленд». Много
лет назад кто-то дал Джеку компакт-диск «Фэтс Манассас». Тридцать секунд
«Фэтс», и Генри точно запросит пощады.
Образ просящего пощады Генри действует столь благотворно,
что Джек уже точно знает, что колебания, которые он испытывал, подходя к ящикам
или дверцам, всего лишь временное нежелание выдвигать и открывать их, а не
устойчивая фобия.
Даже когда его занимали другие мысли (то есть постоянно),
пепельница, выдвигающаяся из-под приборного щитка, насмехалась и не давала ему
покоя с того самого момента, как он сел за руль. Маленький прямоугольник
передней панели пепельницы источал что-то мрачное, угрожающее.
Он боится, что за передней панелью перекатывается
миниатюрное синее яйцо малиновки?
Разумеется, нет. Ничего за ней нет, кроме воздуха и черного
пластика.
В таком случае он может выдвинуть пепельницу.
Мимо окон пикапа проплывают дома на окраине Френч-Лэндинга.
Джек находится практически в том самом месте, где закончился трек «Грязной
спермы». Очевидно, он может открыть пепельницу. Нет ничего проще. Суешь под нее
пальцы и тянешь на себя. Предельно простое движение. Он протягивает руку. Перед
самым соприкасанием с панелью отдергивает. Капли пота скатываются по лбу и
оседают в бровях.
— Невелика задача, — говорит он вслух. — У тебя возникли
какие-то трудности, Джеки-бои?
Он вновь протягивает руку к пепельнице. Вдруг осознает, что
уделяет нижнему торцу приборного щитка больше внимания, чем дороге, вскидывает
глаза, уменьшает скорость вдвое.
Отказывается остановиться. Это всего лишь пепельница. Его
пальцы находят переднюю панель, потом выемку за ней. Джек вновь смотрит на
дорогу. И с решительностью медсестры, сдирающей полоску пластыря с волосатого
живота пациента, дергает пепельницу на себя. Прикуриватель, который он, не
сознавая, что делает, отсоединил утром, когда пикап стоял на подъездной
дорожке, подпрыгивает на три дюйма. От неожиданности Джеку кажется, что это
вовсе и не прикуриватель. А черно-серебристое яйцо.
Он сворачивает с асфальта, пикап трясет на бугристой,
заросшей травой обочине, впереди — телеграфный столб.
Прикуриватель с громким металлическим стуком, издать который
не под силу никакому яйцу, падает на дно пепельницы. Телеграфный столб все
ближе, практически полностью заполняет ветровое стекло. Джек давит на педаль
тормоза, и пикап резко останавливается, исторгая дребезжание из выдвинутой до
отказа пепельницы. Не уменьши Джек скорость вдвое, прежде чем выдвинул
пепельницу, он бы прямиком въехал в телеграфный столб, который сейчас стоит в
четырех футах от капота пикапа.
— Дерьмо собачье, — бормочет он, откидываясь на спинку
сиденья. — Не зря говорят, что курение убивает.
Шутка не из тех, что может вызвать смех, так что пару секунд
он сидит, глядя на проезжающие по Лайлл-роуд редкие автомобили. Когда
сердцебиение сокращается почти до нормального, Джек напоминает себе, что он
таки выдвинул пепельницу.
***
Светловолосый Том Лунд, конечно же, ждал его приезда. Как
только Джек проходит мимо трех велосипедов, стоящих рядом с дверью, и
переступает порог полицейского участка, молодой полицейский поднимается из-за стола
и спешит ему навстречу, сказать, что Дейл и Фред Маршалл в кабинете Дейла и он
тотчас же отведет его к ним. Они, безусловно, будут рады его видеть.
— Я тоже, лейтенант Сойер, — добавляет Лунд. — Я просто
должен это сказать. Я думаю, нам очень нужны ваши знания и опыт.
— Зови меня Джек. Я уже не лейтенант. Я даже не коп.
Джек встречался с Томом Лундом во время расследования
преступлений Киндерлинга, и ему еще тогда понравились его энергичность и
преданность делу. Влюбленный в работу, форму, жетон, уважающий своего
начальника и боготворящий Джека, Лунд проводил сотни часов на телефоне, в
архивах, в патрульном автомобиле, проверяя и перепроверяя зачастую
противоречивые данные, касающиеся висконсинского продавца фермерскими
страховыми полисами и двух девушек, работавших на Сансет-Стрип. И при этом Том
ни на минуту не терял энтузиазма куортербека
[57]
школьной команды, выходящего
на первую игру.
Теперь он таким не выглядит, отмечает Джек. Под глазами
темные мешки, черты лица заострились. Причина — не только бессонница и
усталость. У него глаза человека, испытавшего сильнейший шок. Рыбак украл у
Тома Лунда молодость.
