— Я ненавижу Клубничный фестиваль, — рычит Шустрик, доставая
из сейфа последние конверты. — Весь день здесь будут околачиваться родственники
зомби, а они сами так перевозбудятся, что вечером придется колоть им
транквилизаторы. И, если хочешь знать правду, я ненавижу воздушные шары. — Он
вываливает деньги на ковер и начинает раскладывать в стопки по номиналам.
— А мне вот нравятся простые деревенские праздники, —
воркует Ребекка, подтрунивая над боссом. — Я даже не дуюсь из-за того, что в
столь прекрасный день мне пришлось прийти на работу ни свет ни заря.
— Знаешь, что еще я ненавижу? Эту чертову музыкальную часть.
Поющие зомби и этот тупоумный диджей. Эти гребаные симфонии. Господи, какая
мерзость.
— Как я понимаю, — ирландский акцент чудесным образом
исчезает из голоса Ребекки, — ты хочешь, чтобы я занялась деньгами до начала
фестиваля.
— Пора вновь съездить в Миллер. — Счет на вымышленную
фамилию открыт в Провинциальном банке в Миллере, городке, расположенном в
сорока милях. На него регулярно кладутся деньги, которые Шустрик уворовывает из
средств, оставленных родственниками пациентов на оплату дополнительных товаров
и услуг. Шустрик оборачивается с деньгами в руках и снизу вверх смотрит на
Ребекку. Руки опускаются. — Слушай, у тебя отличные ноги. С такими ногами ты
должна сделать карьеру.
— Я думала, ты никогда не заметишь, — улыбается Ребекка.
Шустрику Макстону сорок два года. У него хорошие зубы,
густые волосы, широкое, искреннее лицо и карие глаза, которые всегда немного
слезятся. У него двое детей, девятилетний Трей и семилетний Эшли, у которого
недавно обнаружили хроническую недостаточность надпочечников, и только
лекарства, по прикидкам Шустрика, будут обходиться ему в две тысячи долларов в
год. Разумеется, есть у него и жена, Марион, тридцати девяти лет от роду,
ростом пять футов и пять дюймов и весом за 190 фунтов.
[12]
Помимо этого Шустрик
задолжал своему букмекеру 13 тысяч долларов, неудачно поставив на «Пивоваров» в
игре, которую этим утром так живо комментировал Джордж Рэтбан. И он заметил.
Конечно же, заметил выставленные напоказ точеные ножки мисс Вайлес.
— Прежде чем ты поедешь туда, я думаю, нам надо немного
поразмяться на диване.
— Поразмяться, это как? — вроде бы наивно спрашивает
Ребекка.
— Прыг, прыг, прыг, — отвечает Шустрик, похотливо улыбаясь,
как сатир.
— Какой ты у нас романтичный. — Сарказма в голосе Ребекки
Шустрик не замечает. Он действительно считает себя романтиком.
Мисс Вайлес соскальзывает с краешка стола, Шустрик
поднимается, ногой закрывает сейф. Блестя глазами, шагает к Ребекке, одной
рукой обнимает ее за плечи, другой бросает конверты из плотной бумаги на стол.
Расстегивает ремень, увлекает Ребекку к дивану.
— Так я смогу его увидеть? — говорит умная Ребекка, которая
точно знает, как превратить мозги своего любовника в овсянку…
…и прежде чем Шустрик покажет ей то, что она так хочет
увидеть, мы проявим благоразумие и уплывем в холл, который по-прежнему пустует.
Коридор слева от регистрационной стойки приводит нас к двум большим из светлого
дерева со стеклянными панелями дверям с надписями соответственно «МАРГАРИТКА» и
«КОЛОКОЛЬЧИК». Так называются крылья здания за этими дверями. В глубине серого
коридора «Колокольчика» мужчина в мешковатом рабочем комбинезоне роняет пепел
сигареты на плитки пола, по которым елозит грязной шваброй. Мы направляемся в
«Маргаритку».
Функциональные помещения «Макстона» не столь уютны и
комфортабельны, как присутственные. На дверях по обе стороны коридора номерные
таблички, под ними в специальные пазы вставлены полоски бумаги с написанными от
руки именами и фамилиями пациентов. В глубине коридора, через четыре двери от
нас, стоит стол, за которым дремлет мужчина в белом, хотя и не первой свежести
халате. Напротив него — двери в мужскую и женскую ванные комнаты. В «Макстоне»
раковины установлены только в самых дорогих палатах, расположенных в
«Златоцветике», крыле по другую сторону холла. На плитках пола — высохшие
грязные разводы: здесь мужчина в мешковатом комбинезоне успел пошуровать
шваброй. Серые не только стены, но, похоже, и воздух. Если мы приглядимся, то
увидим и паутину, и пятна грязи, и протечки. Пахнет дезинфицирующим средством,
аммиаком, мочой и чем-то похуже. Как любит говорить одна пожилая дама,
занимающая палату в «Колокольчике», если живешь среди старых и слабоумных
людей, запах какашек всегда будет с тобой.
Условия жизни в палатах разнятся в соответствии с
материальными возможностями пациентов. Поскольку практически все спят, заглянем
в некоторые. Вот M10, палата на одного, через две двери от ночного медбрата, в
ней живет Элис Уитерс (сейчас она тихонько похрапывает, ей снится, как Фред
Астер
[13]
кружит ее в вальсе по белому мраморному полу). Палата так заставлена мебелью,
которую она привезла с собой: кровать, стулья, столики, сундуки, что ей
приходится добираться до двери зигзагом. Элис сохранила не только мебель, но и
ум, поэтому прибирается сама и в палате царит идеальная чистота. Рядом, в M12,
два старых фермера, Торвальдсон и Джесперсон, которые не разговаривают друг с
другом уже много лет, спят, разделенные тонкой занавеской, в окружении семейных
фотографий и рисунков внуков.
Палата, находящаяся дальше по коридору, M18, являет собой
полную противоположность чистенькой, тесной от мебели! О, точно так же, как и
проживающий в ней Чарльз Бернсайд совершенно не похож на Элис Уитерс. В М18 нет
столиков, сундуков, стульев, золоченых зеркал, ламп, вязаных ковриков и
бархатных штор: пустоту скрашивают лишь металлическая кровать, пластиковый стул
да комод. На комоде отсутствуют фотографии детей и внуков, стены не украшают
детские рисунки. Мистер Бернсайд чистоту особо не жалует, поэтому слой пыли
покрывает пол, подоконник, комод. В убранстве М18 личность постояльца никак не
сказывается. Более всего палата напоминает тюремную камеру. В воздухе стоит
ядреный запах экскрементов.
И все-таки мы посетили «Центр» не ради забавности Шустрика
Макстона, который мог бы развлечь, и не ради очарования Элис Уитерс. Нас
интересует другой человек — Чарльз Бернсайд, Берни.
Глава 2
Прошлое Шустрика мы уже знаем. Элис переехала в «Макстон» из
большого дома на Гейл-стрит, старой части Гейл-стрит, где она пережила двух
мужей, вырастила пятерых сыновей, научила играть на пианино четыре поколения
детей Френч-Лэндинг. Никто из них не стал профессиональным музыкантом, но все
помнят ее и любят. В приют Элис прибыла, как и большинство постояльцев, на
автомобиле, который вел один из ее сыновей. Она испытывала при этом смешанные
чувства. С одной стороны, ей не хотелось жить среди чужих, с другой — она
смирилась с неизбежным. В силу своего преклонного возраста она больше не могла
жить одна в большом доме. Два ее взрослых сына предлагали ей перебраться к ним,
но она и слышать не хотела о том, чтобы добавить им хлопот. Жизнь Элис Уитерс
прошла во Френч-Лэндинге, и она не испытывала ни малейшего желания переезжать в
другой город. Собственно, она всегда чувствовала, что закончит свой жизненный
путь в «Макстоне», приюте не самом роскошном, но и не из худших. И когда
Мартин, ее сын, привез мать познакомиться с местом, где ей предстояло провести
остаток жизни, она обнаружила, что знакома как минимум с половиной постояльцев.
