— Ты не считаешь, что у нее был отличный повод для того,
чтобы свихнуться?
— Она свихнулась до того, как ей сказали об исчезновении
сына. Ее муж думает, что она — эспер! Он говорит, что она заранее знала об
убийствах, о появлении Рыбака. И знала о том, что случилось с сыном до
обнаружения велосипеда. Когда Фред Маршалл пришел домой, она уже ободрала стены
и несла какой-то бред. Совершенно не контролировала себя.
— Известно множество случаев, когда матери внезапно узнают
об опасности или травме, угрожающих их детям. Телепатическая связь. Наука,
естественно, это отрицает, но такое случается.
— Я не верю в сверхъестественные способности и не верю в
совпадения.
— Тогда о чем ты говоришь?
— Джуди Маршалл что-то знает, и то, что ей известно, очень
важно. Фред не может этого понять, он слишком заклинен на происходящем, Дейл —
тоже. Ты бы слышал, как Фред о ней говорил.
— Что же она может знать?
— Я думаю, она знает, она знает Рыбака. Я думаю, это
достаточно близкий ей человек. Кем бы он ни был, она знает его имя, и это
сводит ее с ума.
Генри хмурится и, пользуясь привычным приемом, отправляет в
рот кусок стейка.
— Так ты едешь в больницу, чтобы убедить ее сказать правду.
— Да. В принципе.
В кухне повисает загадочная тишина. Генри неторопливо
пережевывает мясо, потом запивает его каберне.
— Как прошло твое шоу? Все нормально?
— Как по маслу. Это милое старичье так и рвалось на
танцплощадку, даже в инвалидных креслах. Только один старик мне очень не
понравился. Нагрубил женщине, которую зовут Элис, попросил меня завести «Кошмар
леди Магоуэн», такой мелодии не существует, возможно, ты знаешь.
— Есть «Сон леди Магоуэн». Вуди Эрман.
— Молодец. Но главное, ужасный голос у этого старика. Словно
из ада. Так или иначе, но пластинки Вуди Эрмана у меня не было, тогда он
попросил «Мне не терпится начать» Банни Беригэна. Так уж вышло, что это была
любимая мелодия Роды. С учетом моих галлюцинаций меня словно ударило обухом по
голове. Не знаю почему.
Несколько минут они молча ели.
— И что все это значит, Генри? — спрашивает Джек.
Генри склоняет голову набок, прислушиваясь к внутреннему
голосу. Хмурится, кладет вилку на стол. Внутренний голос продолжает требовать
внимания. Он поправляет черные очки и поворачивается к Джеку:
— Что бы ты ни говорил, ты по-прежнему думаешь как коп.
Джек чувствует, что эти слова — не комплимент.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Копы все видят несколько в ином свете, чем те, кто не
служит в полиции. Когда коп смотрит на человека, он сразу задается вопросом, в
чем тот виновен. Мысль о возможной невиновности просто не приходит ему в
голову. Для копа, который отслужил десять или больше лет, все, кроме копов, виновны.
Только большинство еще не успели поймать.
Генри точно описал жизненное кредо десятков людей, с
которыми когда-то работал Джек.
— Генри, откуда ты это знаешь?
— Я могу это видеть в их глазах, — отвечает Генри. — Так
полисмены воспринимают мир. Ты — полисмен.
— Я — копписмен, — вырывается у Джека. Устыдившись, он
краснеет. — Извини, эта глупая фраза вертелась у меня в голове и вдруг
выскочила наружу.
— Почему бы нам не помыть посуду и не приняться за «Холодный
дом»?
После того как тарелки установлены в сушку, Джек берет книгу
с дальнего края стола и идет за Генри в гостиную, по пути, как обычно, бросив
взгляд в студию своего друга. Дверь с большой стеклянной панелью ведет в
комнатку со звуконепроницаемыми стенами, заставленную электронным
оборудованием: микрофон и проигрыватель вернулись из «Макстона» и теперь стоят
перед вращающимся стулом Генри. Под рукой и музыкальный центр для лазерных
дисков, и пленочный магнитофон, и пульт для микширования. Большое окно выходит
на кухню.
Когда Генри проектировал студию, Рода потребовала прорубить
это окно, потому что хотела видеть, как он работает. Все провода скрыты от
глаз. Аккуратностью и порядком студия напоминает капитанскую каюту на корабле.
— Похоже, ты собирался поработать этим вечером, — замечает
Джек.
— Я хотел закончить две программы Генри Шейка, и я готовлю
праздничный салют в честь дня рождения Лестера Янга и Чарли Паркера.
— Они родились в один день?
— Практически. Двадцать седьмого и двадцать девятого
августа. Что скажешь, зажигать свет или нет?
— Пожалуй, зажги.
Генри Лайден зажигает две лампы у окна, Джек Сойер садится в
большое кресло у камина, включает торшер и наблюдает, как Генри садится на
удобный диван, зажигает два торшера по его сторонам. Ровный свет наполняет
длинную комнату, кресло Джека стоит в наиболее освещенном месте.
— «Холодный дом», Чарльз Диккенс, — объявляет он.
Откашливается. — Ну что, Генри, поехали?
— «Лондон. Михайлова сессия
[58]
близится к завершению… —
читает он и уходит в мир грязи и сажи. Грязные собаки, грязные лошади, грязные
люди, день без света. Скоро он добирается до второго абзаца. — Туман везде.
Туман в верховьях Темзы, где он плывет над зелеными островками и лугами; туман
в низовьях, где он клубится среди леса мачт и над отбросами большого (и
грязного) города. Туман на Эссекских болотах, туман на Кентских высотах. Туман
заползает в камбузы угольных бригов; туман лежит на верфях и плывет сквозь
снасти больших кораблей; туман оседает на бортах барж и маленьких суденышек.»
Голос смолкает, действительность смешивается с вымыслом.
Атмосфера удивительно напоминает Френч-Лэндинг, Самнер-стрит
и Чейз-стрит, свет в окнах гостиницы «Дуб», Громобойную пятерку с
Нейлхауз-роуд, серый склон, поднимающийся от реки, Куин-стрит и зеленую
изгородь «Макстона», маленькие дома, рассыпанные вдоль шоссе… Все упомянутое
задушено невидимым туманом, который накрывает своим пологом и потрепанный
временем и непогодой щит с надписью «ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН», и бар «Сэнд»,
после чего ползет дальше, по холмам и долинам.
— Извини, — говорит Джек. — Задумался…
— Я тоже, — отвечает Генри. — Продолжай.
Джек, понятия не имеющий о существовании за щитом
«ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН» черного дома, в который со временем ему придется
войти, сосредоточивается на «Холодном доме». За окнами темнеет, свет ламп становится
ярче. Дело Джарндайса и Джарндайса плетется по судам, ускоряемое или
замедляемое стараниями адвокатов Чиззла, Миззла и Дриззла; леди Дедлок
оставляет сэра Лейсестера Дедлока одного в их огромном поместье с обветшалой
часовней, застывшей рекой и «дорожкой призрака»; Эстер Саммерсон начинает
рассказ от первого лица. Наши друзья решают, что в честь появления Эстер
недурно и выпить, раз уж ее рассказ затягивается. Генри поднимается с дивана,
идет на кухню, возвращается с двумя низкими широкими стаканами, на треть
наполненными виски «Болвени даблвуд», и стаканом чистой воды для чтеца. Пара
глотков, несколько слов одобрения, и Джек вновь читает. Эстер, Эстер, Эстер.
