— Я знаю, куда ехать. — В голосе Фреда слышится нотка
раздражения. Джек этому только рад.
— Хорошо. Увидимся.
— Будьте уверены. — В голосе слышится жалкое подобие, тень
интонаций Фреда-продавца, и у Джека щемит сердце.
— В котором часу?
— В т-три? — Потом куда более уверенно:
— В три.
— Совершенно верно. Поедем на моем пикапе. На обратном пути,
может, поужинаем в «Кухне Греты». До свидания, Фред.
— До свидания, сэр. И спасибо вам.
Джек кладет трубку. Вновь смотрит на собственноручную
запись, сделанную почерком матери, и думает, как это можно охарактеризовать,
пользуясь полицейской терминологией? Самоподделка? Фыркает, сминает листок,
начинает одеваться.
Решает выпить стакан сока, а потом прогуляться час-другой.
Чтобы выветрить из головы все дурные сны. Вместе с
заунывным, на одной ноте, голосом Фреда Маршалла. Потом, после душа, он может
позвонить, а может и не звонить, Дейлу Гилбертсону, чтобы узнать, появилось ли
в расследовании что-нибудь новое. Если он действительно хочет влезть в это
дело, работы предстоит куча… побеседовать с родителями детей… осмотреть дом для
престарелых, рядом с которым исчез младший Маршалл…
Весь в этих мыслях (приятных, кстати, мыслях, хотя, скажи
ему кто-нибудь об этом, он бы начал яростно отрицать), Джек чуть не спотыкается
о коробку, стоящую на коврике у его входной двери. Там Бак Эвиц оставляет
посылки, если приносит их с собой, но до половины седьмого еще далеко, Эвиц
приедет на своем маленьком синем минивэне только часа через два.
Джек наклоняется и осторожно поднимает посылку. Размером она
с коробку для обуви, обернута в плотную коричневую бумагу, которая удерживается
на месте не клейкой лентой, а большими блямбами красного пластилина. Кроме
того, коробка перевязана шпагатом с большущим детским узлом. В верхнем правом
углу марки десять или двенадцать, с изображениями различных птиц (малиновок
нет, не без облегчения отмечает Джек). С марками что-то не так, но поначалу
Джек не может понять, что именно. Тем более что его внимание сосредоточено на
адресе, который уж точно не такой, каким должен быть. Ни номера дома, ни
почтового индекса, ни аббревиатуры БДПВСМ.
[60]
Нет и фамилии. Весь адрес
состоит из одного и единственного слова, нацарапанного большими заглавными
буквами:
ДЖЕКИ
Глядя на перекошенные буквы, Джек представляет себе руку,
сжимающую в кулаке маркер «Шарпи»; прищуренные глаза; кончик языка, высунутый
изо рта какого-то лунатика. Сердцебиение учащается вдвое.
— Мне это не нравится, — выдыхает он. — Мне это совершенно не
нравится.
И разумеется, на то есть веские причины, копписменские
причины, не говоря уж об остальном. Перед ним коробка из-под обуви, он это
точно знает, пусть ее и скрывает оберточная бумага, а психи обожают класть
бомбы в коробки из-под обуви.
Надо быть сумасшедшим, чтобы вскрыть ее, но он догадывается,
что вскроет, при любом раскладе. Если коробка разорвет его на куски, по меньшей
мере ему не придется участвовать в поисках Рыбака.
Джек поднимает коробку, подносит к уху, прислушивается, не
тикает ли чего внутри, хотя полностью отдает себе отчет в том, что бомбы с
часовым механизмом принадлежат прошлому, как и мультфильмы Бетти Буп.
[61]
Ничего не слышит, но понимает, что-то не так с марками. Это вообще не марки.
Кто-то аккуратно вырезал передние боковинки пакетиков с сахаром, какие лежат во
всех кафетериях, и прилепил скотчем на обернутую бумагой коробку из-под обуви.
Невеселый смешок слетает с губ Джека. Какой-то псих прислал ему эту посылку.
Псих, которому легче добраться до пакетиков с сахаром, чем до марок. Но как
посылка попала сюда? Кто оставил ее здесь (вместе с непогашенными
псевдомарками), пока он видел тревожные сны? И кто, в этой части мира, мог
знать его как Джеки? Дни, когда он был Джеки, давно и безвозвратно ушли.
«Нет, не ушли, Странник Джек, — шепчет голос. — Никуда они
не ушли. Так что хватит кукситься, и принимайся за дело, парень. Для начала
посмотри, что в коробке».
Решительно игнорируя внутренний голос, который убеждает его
воздержаться от глупостей, Джек развязывает шпагат, ногтем большого пальца
отлепляет красный пластилин. Кто нынче пользуется пластилином, если хочет
запечатать посылку? Оберточную бумагу он откладывает в сторону. Она тоже может
пригодиться экспертам.
Коробка не из-под туфель, а из-под кроссовок. Если точнее,
кроссовок «Нью баланс». Размер 5. Детский размер. И вот тут сердце Джека
начинает биться втрое быстрее обычного. Он чувствует, как на лбу выступают
капельки пота. Горло и сфинктер сжимаются. Это тоже знакомо. Такое всегда
случается с копписменом, которому предстоит увидеть что-то ужасное. Джек в этом
не сомневается, знает он и кто отправитель посылки.
«Это мой последний шанс выйти из игры, — думает он. — Потом
останется только одно — гнать лошадей… уж не знаю куда».
Но он понимает, что это ложь. К полудню Дейл ждет его в
полицейском участке на Самнер-стрит, в три часа Фред Маршалл приедет к нему
домой, и они вместе отправятся в психиатрическое отделение окружной больницы на
свидание с его сошедшей с ума женой. Рубикон уже перейден. Джек не может
сказать, как и когда это произошло, но он уже вновь впрягся в полицейскую
телегу. И если у Генри Лайдена хватит наглости поздравить его с этим, Джек вряд
ли удержится от того, чтобы дать хорошего пинка этой слепой заднице.
Голос из его сна нашептывает ему, пробиваясь из подсознания:
«Я развешу твои внутренности от Расина до Ла Ривьеры».
Джека эта угроза волнует не больше, чем псевдомарки на
оберточной бумаге и с трудом написанные буквы его давнишнего прозвища. Ему
приходилось иметь дело с психами. Не говоря уже про угрозы.
Он садится на ступеньки, коробку ставит на колени. Над
северным полем серый свет. Банни Ботчер, сын Том-Тома, неделю назад выкосил его
второй раз за лето, и теперь легкий туман висит над травой, едва доходящей до
щиколоток. Над полем небо только начинает светлеть. Его бесцветье еще не
замарано ни единым белым пятнышком облаков. Где-то кричит птица. Джек набирает
полную грудь воздуха и думает: «Если я умру здесь и сейчас, это не самый худший
вариант. Далеко не самый худший».
