Двадцати лет, за которые Джек Сойер превратился из мальчика
в мужчину, как не бывало, и он вновь наконец-то в Долинах.
***
Голос давнего друга Ричарда, иной раз его называли
Рациональный Ричард, спасает Джека. Теперешнего Ричарда, возглавляющего
собственную юридическую фирму («Слоут и партнеры лтд.»), а не Ричарда, каким
тот был, когда Джек знал его лучше всего, на Сибрук-Айленде, в Южной Каролине,
тараторящего без умолку, быстроногого, с копной волос, худого, как утренняя
тень. Нынешний Ричард, специалист по корпоративному праву, сильно раздался в
талии и пробежкам предпочитает удобное кресло. Опять же, он придавил свое
воображение (которое на Сибрук-Айленде просто не знало удержу), как жужжащую на
оконном стекле муху. Джек иногда думал, что с годами Ричард Слоут больше терял,
чем находил, но кое-что прибавилось (возможно, из-за юридической школы):
напыщенные, глуповатые интонации, особенно раздражающие в разговоре по
телефону. Теперь они стали звуковой визитной карточкой Ричарда. Интонации эти
слышны с первой фразы и до последнего слова.
Стоя на четвереньках среди зеленого моря, которое в другой
реальности является его собственным северным полем, вдыхая новые запахи,
которые он так хорошо помнит и о которых, сам того не осознавая, мечтал, Джек
слышит голос Ричарда, раздающийся в его голове. Какое облегчение приносят эти
слова!
Он знает, что его подсознание всего лишь имитирует голос
Ричарда, но все равно приятно. Будь Ричард здесь, думает Джек, он бы обнял
давнего друга и сказал: «Говори без остановки, Ричи-бой. Что хочешь, только
говори».
Рациональный Ричард говорит: «Ты понимаешь, что все это тебе
снится, Джек, не так ли? Все это чушь… Стресс, который ты испытал, открыв эту
посылку, двух мнений быть не может… Чушь… Без сомнения, ты потерял сознание, что,
в свою очередь… привело к сну, который ты сейчас видишь».
По-прежнему на четвереньках, с закрытыми глазами, с
волосами, упавшими на лоб, Джек отвечает: «Другими словами, это, как мы
говорили…»
«Правильно! Мы это называли… ха-ха… „Сибрук-айлендской
галиматьей“. Но Сибрук-Айленд в далеком прошлом, Джек, вот я и предлагаю тебе
открыть глаза, подняться и напомнить себе, что ты должен сам лично увидеть,
есть ли вокруг что-то неординарное… Чушь!.. Нет и в помине».
— Вроде бы нет, — бормочет Джек. Встает, открывает глаза.
Он с самого первого взгляда видит, что есть, но держит в
голове самодовольный (я выгляжу на тридцать пять, но на самом деле мне
шестьдесят) голос, прикрываясь им, как щитом.
Так он может поддерживать равновесие, балансируя между
реальным миром и, возможно, потерей рассудка.
Над его головой — бесконечно глубокое, невероятно чистое
темно-синее небо; в этом мире Банни Ботчер не косил траву.
Более того, в той стороне, откуда он пришел, нет никакого
дома, только живописный старый амбар и стоящая рядом с ним ветряная мельница.
«А где летающие люди?» — думает Джек, оглядывая небо, потом
мотает головой. Нет тут летающих людей, нет двухголовых попугаев, нет
вервольфов. Все это сибрук-айлендская галиматья, невроз, который он подцепил от
матери и которым на какое-то время даже заразил Ричарда. Это просто… чушь…
белиберда.
Он с этим соглашается, осознавая, что настоящая чушь — не
верить тому, что вокруг него. Запаху травы, теперь сильному и сладковатому,
смешанному с запахами клевера и земли. Непрерывному стрекоту цикад, живущих
своей бездумной цикадьей жизнью. Порхающим над травой белым бабочкам. Чистейшей
синеве неба, на фоне которого не тянутся электрические или телефонные провода,
которое не испещряют белые полосы, идущие за реактивными самолетами.
Что поражает Джека, так это ровность травяного покрова.
За исключением маленького пятачка, который он примял,
плюхнувшись на четвереньки, везде трава стоит стеной. Нет тропы, ведущей от
края поля к примятому пятачку. Он словно упал с неба. Это, разумеется,
невозможно, еще один образчик сибрукайлендской галиматьи, но…
— Впрочем, в каком-то смысле я упал с неба. — Голос Джека на
удивление ровен. — Я прибыл из Висконсина. Я перескочил сюда.
Конечно же, Ричард начинает громко протестовать, перемежая
свои аргументы выкриками: «Чушь! Ерунда!» — но Джек его не слушает. Это всего
лишь старина Рациональный Ричард, приводящий в его голове свои рациональные
аргументы. Ричарду однажды уже пришлось это пережить и вернуться обратно с
более или менее нетронутым рассудком… но тогда ему было двенадцать. В ту осень
им обоим было по двенадцать, а когда тебе двенадцать, тело и рассудок более
эластичны.
Джек медленно поворачивается вокруг своей оси, но видит
только широкие поля (туман над ними быстро превращается в легкую дымку по мере
того, как день набирает силу) и сине-серые леса за ними. Наконец, в поле зрения
попадает проселочная дорога, примерно в миле к юго-западу. За дорогой —
горизонт, а вот на горизонте или даже чуть за ним идеальное синее небо чуть
замарано дымом.
«Не дровяная печь, — думает Джек, — все-таки июль, но,
возможно, маленький заводик. Или…»
Он слышит свисток, не один — три, доносящиеся издалека.
Его сердце вдруг заполняет всю грудь, уголки рта
раздвигаются в улыбке.
— Клянусь Богом, там Миссисипи, — говорит он, и, кажется,
трава вокруг согласно кивает. — Там Миссисипи, или как она здесь называется. А
свистки, друзья и соседи…
Еще два свистка разрывают тишину летнего дня. Едва слышные,
но расстояние велико, и вблизи они наверняка очень даже громкие. Джек это
знает.
— Это же речной пароход. Чертовски большой. Возможно, с
гребными колесами.
Джек направляется к дороге, говоря себе, что все это сон, не
веря этому, но использует эту мысль, как акробат использует балансировочный
шест. Пройдя сотню ярдов или около того, он оборачивается. Темная линия
пролегла на ровном ковре пола, начинаясь от того места, где он приземлился на
четвереньки, и заканчиваясь у его ног. Протоптанная им тропа. Единственная на
поле тропа. На краю поля, чуть левее и сзади, стоят амбар и ветряная мельница.
«Это мои дом и гараж, — думает Джек. — Во всяком случае, в мире „шевроле“,
войны на Ближнем Востоке и „Шоу Опры Уинфри“.»
Он шагает дальше, дорога все ближе, и тут он замечает, что
на юго-западе отнюдь не один только дымок. Идет оттуда и какая-то вибрация. От
нее голова буквально раскалывается от боли. Но боль не постоянная, зависит от
направления, в котором он смотрит. Если он поворачивается лицом на юг,
неприятная пульсация уменьшается. На восток — пропадает вовсе. На север — почти
пропадает. А если продолжает поворачиваться, боль возрастает до максимума. Еще
сильнее, чем в тот момент, когда он заметил ее. Та же история, что и с мухой,
жужжание которой, стоит ее заметить, становится все сильнее.
