А говорит он следующее: «Этим утром я присоединился к целому
каравану шокированных, скорбящих и просто любопытных, объединенных стремлением
совершить паломничество по живописному шоссе № 35. Не в первый раз ваш
корреспондент потрясен, потрясен до глубины души разительным контрастом между
красотой природы округа Каули и чудовищностью преступлений морального урода,
живущего среди нас. Новый абзац.
Новость распространялась как степной пожар. Сосед звонил
соседу, друг — другу. Как выяснилось, ранним утром в полицейский участок
Френч-Лэндинга позвонили по линии 911 и сообщили о том, что изуродованное тело
маленькой Ирмы Френо лежит в развалинах бывшего кафе „Закусим у Эда“. И кто
позвонил? Может, добропорядочный гражданин, считающий своим долгом известить
полицию о страшной находке? Нет, дамы и господа, отнюдь…»
Дамы и господа, это репортаж с линии огня, это новости,
которые пишутся в процессе совершения события. В такой ситуации опытному
журналисту не может не прийти в голову мысль о Пулитцеровской премии. О звонке
в полицию Уэнделл Грин узнал от своего парикмахера, Роя Рояла, которого
поставила в известность жена, Тилли Роял. Последней позвонила Миртл Харрингтон.
И Уэнделл оправдал доверие своих читателей: схватил диктофон и фотоаппарат и
запрыгнул в свою колымагу, даже не поставив в известность редакцию «Герольда».
Все равно фотограф ему ни к чему: все фотографии он мог
сделать старым, но надежным «Никон F2A», который лежал на пассажирском сиденье.
Непрерывное полотно слов и фотоснимков… объективный анализ самого
отвратительного преступления нового века… глубокое проникновение в сущность
зла… исполненный сострадания групповой портрет маленького американского
городка… беспощадная критика неспособности полиции ответить на вызов, брошенный
преступником…
Об этом думает Уэнделл Грин, надиктовывая абзац за абзацем в
кассетник, который держит у рта. Поэтому неудивительно, что он не слышит рева мотоциклов,
не замечает приближения Громобойной пятерки. Обдумывая особенно звонкую фразу,
он бросает взгляд в боковое стекло и в ужасе видит буквально в двух футах от
себя Нюхача Сен-Пьера, несущегося на ревущем «харлее». Похоже, он что-то поет,
если судить по шевелящимся губам.
Поет?
Что?
Нет, нет, быть такого не может. Нюхач Сен-Пьер скорее
ругается, как моряк в портовом баре. Уэнделл, который всего лишь следовал
заведенным с сотворения мира правилам своей второй древнейшей профессии,
заглянул в дом номер 1 по Нейлхауз-роуд и справился у горюющего отца, какие тот
испытывал чувства, узнав, что монстр в образе человеческом убил и частично съел
его дочь? Нюхач схватил журналиста за шею, обрушил на него поток ругательств и
проревел, что оторвет мистеру Грину голову, если тот еще раз попадется ему на
глаза, а образовавшееся отверстие оприходует, как женский половой орган.
Именно эта угроза и заставляет Уэнделла запаниковать. Он
бросает взгляд в зеркало заднего обзора и видит соратников Нюхача, заполонивших
дорогу, как армия гуннов. В его воображении они размахивают черепами на
веревках из человеческой кожи и кричат, что они сделают с его шеей после того,
как оторвут голову. Все замечательные мысли, которые он намеревался озвучить,
сохранить для потомков на пленке своего незаменимого кассетного диктофона,
испаряются как дым вместе с грезами о Пулитцеровской премии. Болезненно
сжимается желудок, из пор широкого, мгновенно налившегося кровью лица выступает
пот. Левая рука дрожит на руле, правая трясет диктофон, как кастаньету. Его
первое и единственное желание свернуться в комок под приборным щитком и
притвориться человеческим эмбрионом. Накатывающий на него рев все нарастает, он
чувствует, как сердце выпрыгивает из груди, словно вытащенная на берег рыба.
Уэнделл верещит от страха. Рев угрожает снести с петель дверцы его «тойоты».
Но мотоциклисты проскакивают мимо, не удостоив его и
взгляда, и мчатся дальше. Уэнделл Грин отирает с лица пот. Медленно, с огромным
трудом убеждает тело распрямиться. Сердце более не пытается выскочить из груди.
Мир по другую сторону ветрового стекла, только что съежившийся до размеров
мухи, обретает нормальные пропорции. Самоуважение распирает его, как гелий —
воздушный шар. «Большинство его знакомых съехали бы с дороги в кювет, — думает
он. — Большинство обделалось бы. А Уэнделл Грин? Чуть притормозил, ничего
больше. Проявил себя джентльменом, позволил этим говнюкам из Громобойной
пятерки обогнать его. Когда имеешь дело с Нюхачом и его обезьянами, оставаться
джентльменом — оптимальный вариант». Он жмет на педаль газа, не теряя из виду
уносящихся байкеров.
В правой руке диктофон, в котором по-прежнему крутится
пленка. Уэнделл подносит его ко рту, облизывает губы и обнаруживает, что
сказать ему нечего: он все позабыл. Пустая пленка перематывается с бобины на
бобину. «Черт», — вырывается у него, и он нажимает кнопку «OFF». Легкость
слога, плавность речи исчезли, но беда не в этом. Последняя фраза, он это
помнит, являлась ключевой для, как минимум, пяти или шести статей,
отталкивающихся от Рыбака и охватывающих… что? Эти статьи и должны были
принести ему Пулитцеровскую премию, точно, но о чем он собирался писать? Часть
мозга, что готовила эту информацию, пуста. Нюхач Сен-Пьер и его гунны убили
величайшую идею, которая когда-либо посещала Уэнделла Грина, и теперь Уэнделл
не знает, сможет ли он ее оживить.
Что вообще делают здесь эти байкеры?
Вопрос подразумевает ответ: какой-то поганый доброжелатель
подумал, что Нюхач должен знать о звонке Рыбака по линии 911, и теперь эти
выродки, как и он, несутся к развалинам «Закусим у Эда». К счастью, там должно
собраться множество людей, и Уэнделл рассчитывает избежать встречи со своей
Немезидой. Чтобы не рисковать, он держится от байкеров на расстоянии, используя
в качестве прикрытия два автомобиля.
Машин становится больше, скорости снижаются; впереди байкеры
выстраиваются в колонну по одному и едут вдоль цепочки автомобилей, ползущих к
съезду на проселок, который ведет к «Закусим у Эда». Держась в семидесяти или
восьмидесяти ярдах позади, Уэнделл видит двух копов, мужчину и женщину, которые
пытаются заставить водителей проезжать мимо, не останавливаясь. Всякий раз,
когда новый автомобиль останавливается у съезда, они машут руками, их губы
шевелятся.
Смысл жестов и слов Уэнделлу ясен: валите отсюда. Тех, кто
не понял, призвана убедить патрульная машина, стоящая поперек съезда. Весь этот
спектакль Уэнделла не волнует: пресса автомагически получает доступ на такие
представления. Журналисты — полномочные представители широкой общественности и
имеют полное право проходить в запретные для этой самой общественности места. В
данном случае полномочным представителем выступает Уэнделл Грин, самый
знаменитый журналист Западного Висконсина.
Продвинувшись еще на тридцать ярдов, он видит, что копы,
охраняющие съезд с шоссе, — Дэнни Щеда и Пэм Стивенc, и уже не столь уверен,
что ему удастся пробиться к развалинам закусочной. Пару дней назад на просьбу
поделиться имеющейся у них информацией и Щеда, и Стивенc послали его куда
подальше. Пэм Стивенc известная сучка, профессиональная мужененавистница. Иначе
с чего женщине, которую природа ничем не обделила, подаваться в полицейские?
Стивенc тут же завернет его… да еще получит от этого огромное удовольствие.
