По мере продвижения по дороге рев мотоциклов становится
громче, словно байкеры остановились, чтобы обсудить план действий по прибытии к
полуразрушенной закусочной. Чудесно. Уэнделл надеется, что они будут болтать и
дальше, пока он вновь их не увидит; надеется, что они будут кричать друг на
друга и махать в воздухе кулаками. Ему хочется увидеть, как они насыщают кровь
адреналином, вооружаются тем, что, должно быть, возят с собой.
Уэнделлу не терпится запечатлеть, как Нюхач Сен-Пьер
молодецким ударом правой вышибает передние зубы Дейлу Гилбертсону или душит его
дружка Голливуда. Но больше всего Уэнделлу хочется заполучить другую
фотографию, ради которой он готов подкупить любого копа, чиновника округа или
штата, зеваку, готового оказать ему посильную помощь. Фотографию обнаженного
тельца Ирмы Френо. Предпочтительнее, изуродованного Рыбаком. Две фотографии — идеальный
вариант. Лица — для остроты ощущений, тела — для извращенцев. Но он согласен и
на одну, общую.
Эта фотография обойдет весь мир, принося миллионы. «Нэшнл
энкуайрер»,
[67]
к примеру, отвалит за нее двести, а то и триста тысяч долларов.
Это же не фотография, а золотая жила!
Не успевает Уэнделл пройти по лесополосе и десятой части
мили, мечтая о деньгах, которые принесет ему маленькая Ирма, и не отрывая
взгляда от земли, боясь подвернуть ногу или упасть, рев моторов «харлеев»
Громобойной пятерки отрезает, как ножом.
На какое-то мгновение устанавливается звенящая тишина, но
тут же ее наполняют другие, более спокойные звуки. Уэнделл слышит свое
свистящее дыхание, а также какое-то дребезжание и постукивание у себя за
спиной. Оборачивается — и видит приближающийся к нему по разбитой дороге
древний пикап.
Чуть не прыскает со смеху, глядя, как автомобиль бросает из
стороны в сторону, когда то одно, то другое колесо попадает в глубокую рытвину.
Выходит, не только байкеры знают путь к «Закусим у Эда». Только вот лишние люди
Уэнделлу там совершенно не нужны. В этот момент пикап наезжает на толстый
корень, его подбрасывает, и четыре темных головы в кабине качаются, как
марионетки. Уэнделл идет навстречу пикапу, чтобы предложить водителю и
пассажирам тут же отправиться в обратный путь. Днище пикапа задевает камень.
Раздается скрежет, летят искры. «Этой колымаге никак не меньше тридцати лет, —
думает Уэнделл. — На дороге редко встретишь автомобиль хуже этого». Когда
расстояние сокращается до минимума, он видит, что это «Интернешнл харвестер».
На ржавом переднем бампере — ветки и сорняки. Неужели «И-Х»
[68]
когда-нибудь
выпускала пикапы? Уэнделл поднимает руку, как присяжный, дающий клятву, но
пикап со скрипом и скрежетом проезжает еще несколько ярдов, прежде чем
останавливается. Его левый борт значительно выше, чем правый. В царящем под
деревьями полумраке Уэнделл не может разглядеть лиц, которые всматриваются в
него через лобовое стекло, но два вроде бы ему знакомы.
Водитель высовывается в окно и кричит: «Привет, мистер
Репортер. Они захлопнули дверь и перед твоим носом, да?» — это Тедди Ранкелман,
фамилия которого частенько попадается на глаза Уэнделлу, когда он просматривает
полицейские отчеты. Остальные трое радостно ржут, оценив остроумие Тедди. Двоих
Уэнделл знает: Фредди Сакнессама, представителя большой семьи, ютящейся в
лачугах у самой реки, и Тутса Биллинджера, который зарабатывает на жизнь,
собирая металлолом в Ла Ривьере и Френч-Лэндинге. Как и Ранкелмана, Тутса
частенько арестовывали за мелкие правонарушения, но ни разу не сажали в тюрьму.
Неряшливую, потасканную женщину, сидящую между Фредди и Тутсом, он тоже вроде
бы где-то видел, но имени вспомнить не может.
— Здорово, Тедди, — отвечает Уэнделл. — Привет, Фредди и
Туте. Нет, как только я увидел, что творится у главного входа, решил войти
через черный.
— Эй, Уэнделл, неужто ты меня не помнишь? — В голосе женщины
слышится жалость к себе. — Дудлс Сангер, на случай, если тебе отшибло память.
Сначала я ехала в «белэре» Фредди, а не с Тедди, но после того, как мы столкнулись
с мисс Сукой, многие наши решили вернуться в бар и в пикапе появились свободные
места.
Разумеется, он ее помнит, хотя теперь она мало чем
напоминает развеселую деваху, которая десять лет тому назад подавала коктейли в
отеле «Нельсон». Уэнделл думает, что ее выгнали с работы скорее за пьянство,
чем за воровство, но, видит бог, она и пила, и подворовывала. В те времена
Уэнделл оставлял немало денег в баре отеля «Нельсон». Он пытается вспомнить,
трахался ли он с Дудлс. Вроде бы да.
— Что ты такое говоришь, Дудлс, как я могу забыть такую
милашку, как ты?
Парни, конечно же, ржут еще громче. Дудлс врезает локтем под
ребра Тутсу Биллинджеру и дует губки, одновременно улыбаясь Уэнделлу:
— Спасибо вам, добрый сэр.
Да, значит, трахался, все так.
Сейчас самое время отправить этих кретинов восвояси, но на
Уэнделла нисходит озарение.
— Как насчет того, чтобы помочь работнику пера и заработать
на этом пятьдесят долларов?
— На каждого или на всех? — любопытствует Тедди Ранкелман.
— Ты что, конечно, на всех, — отвечает Уэнделл.
Дудлс наклоняется к окну:
— По двадцатке на каждого, идет? Если мы согласимся сделать
то, что тебе нужно.
— О, ты разбиваешь мне сердце. — Уэнделл достает бумажник из
заднего кармана и вытаскивает четыре двадцатки, оставляя себе десятку и три
долларовые купюры, которые теперь придется растягивать на целый день. Они берут
деньги и тут же рассовывают их по карманам.
— А теперь вот о чем я вас попрошу. — Уэнделл подходит к
дверце водителя, наклоняется к окну.
Глава 12
Несколькими минутами позже пикап останавливается между
последними деревьями, где щебенка полностью исчезает в сорняках и высокой
траве.
Мотоциклы Громобойной пятерки аккуратным рядком стоят в
десятке ярдов впереди и чуть левее. Уэнделл, который занял место Фредди
Сакнессама, вылезает из кабины, отходит на пару шагов в надежде, что ядреный
запах застарелого пота, грязной кожи и пивного перегара, которым благоухали
попутчики, не пристанет к его одежде. За спиной, Уэнделл это слышит, Фредди
спрыгивает с кузова на землю, а остальные вылезают из кабины и захлопывают
дверцы. Шума, конечно, много, но не столько, чтобы привлечь лишнее внимание.
Видит Уэнделл только заднюю прогнившую стену «Закусим у
Эда», затянутую вьюном, да растущие перед ней тигровые лилии.
